В далеком будущем

Июль 2048 года выдался в Москве очень жарким. Но сейчас молодой адвокат кипел не только от жары, но и от возмущения: – Ваша честь, Вы же слышали-слышали, что только что произнес следователь?

Неопределенного возраста, по всей видимости, с очень давно немытыми волосами, судья недовольно открыла глаза, зевнула и гневно спросила: – Адвокат, вы, что не понимаете, что сейчас три часа ночи, зачем так шуметь, у меня семнадцатый арест за сегодня? – после чего ласково посмотрела на следователя, сказала: «Продолжай, Сережа, только помедленнее, Маша записывать не успевает», после чего снова закрыла глаза.

«Сереже» было на вид лет 19, но он смотрелся столь надменно со своим выпяченным вперед животом, круглыми, холеными щеками и ролексами на запястье, что адвокат на всякий случай у себя в голове назвал его опытным сотрудником со стажем не менее двух лет. Впрочем, когда «Сережа» начал выступать, все впечатление солидности куда-то улетучилось, и адвокату стало даже жалко того, кого он жалеть в принципе был не должен. Выступать следователь не умел. Совсем. Он краснел, заикался, запинался, не мог сформулировать мысль, которая вроде бы была у него написана в оглашаемом тексте ходатайства. В какой-то момент адвокат даже подумал, что и читать «Сережа» не умеет. Все это, однако, не могло отвлечь адвоката от самого главного – существа заявляемого ходатайства, на которое ему предстояло реагировать. «Сережа» просил уважаемый суд отсечь подозреваемому в качестве меры процессуального принуждения кисти обеих рук, а также стопы.

Выслушав выступление до конца и, по возможности, сдерживаясь, адвокат попросил у председательствующей разрешения задать следователю вопрос. Председательствующая молчала и чему-то улыбалась с закрытыми глазами, из чего адвокат сделал вывод, что вопрос задать все-таки можно. Он негромко прокашлялся и, в душе улыбаясь от мысли о том, как сейчас словесно разгромит своего противника, задал первый вопрос: – Следователь, я не ослышался, вы сказали, что необходимо отсечь кисти и руки?

Следователь злобно посмотрел на него и сказал, что нет, он не ослышался.

– Позвольте, но кто же будет осуществлять данную, гм-гм, процедуру?

Неожиданно подскочил прокурор – пожилой мужчина, у которого почему-то под кителем была одета яркая оранжевая майка с большой надписью «Gucci»: – Ваша честь, прошу сделать адвокату замечание за то, что он ерничает над мерой процессуального принуждения, называя ее процедурой и ухмыляясь.

– Замечание, – все так же с закрытыми глазами пробубнила судья.

– Ваша честь, за что замечание? Это же бред какой-то, кисти отсечь, у нас, что здесь инквизиция? – вышел из себя адвокат.

– Господа, может быть, в коридоре будете орать? Еще раз вам говорю, что сейчас три часа ночи, и у меня семнадцатый арест.

– Арест, я подчеркиваю, арест, а не отсечение конечностей, – попытался перебить ее адвокат.

– Адвокат, еще одно замечание вам за неуважение к председательствующему. Вы будете задавать вопросы, или я уже могу удаляться в совещательную комнату?

– Извините, Ваша честь. Я с вашего позволения продолжу, – сказал адвокат и, обращаясь к следователю, язвительно повторил свой вопрос.

Следователь встал, покраснел и, глядя в пол, ответил: – Я и отрублю ему, у меня и тесак с собой есть, и доверенность.

Адвокат тоже покраснел: – Какая доверенность?

– Соответствующая, подписанная уполномоченным на то лицом, – ответил следователь, не поднимая глаза.

Однако адвоката этот ответ, очевидно, не устроил, и он продолжал напирать на растерянного «Сережу»: – Может быть, вы предъявите сей документ участникам процесса?

Следователь сверкнул на него маленькими поросячьими глазками и даже как будто с ненавистью пояснил, что «сей документ» он предъявит только председательствующей и только наедине в рамках режима конфиденциальности.

Адвокат, впрочем, не унимался: – Сошлитесь хотя бы на норму закона, которая позволяет при рассмотрении вопроса об избрании меры пресечения отсекать подозреваемому конечности.

Тут он торжествующе обвел взглядом зал, понимая какой эффект должен был произвести этот вопрос на присутствующих. Ожидаемого эффекта, впрочем, не последовало: судья, казалось, окончательно задремала, а прокурор, не обращая внимания, на происходящее играл на своем планшете в какую-то компьютерную игру. Только подозреваемый, казалось, проявлял какой-то интерес к происходящему, однако и он скорее был недоволен активной позицией своего защитника, потому что все время шептал: «Алексей Степанович, прошу, помягче с ними, а то сейчас мне и голову отрубят».

Внезапно закряхтел со своего места, а потом и медленно, как бы нехотя поднялся прокурор, который совершенно бесцеремонно прервал очередной вопрос защитника и, обращаясь к суду, произнес: – Наталья Леонидовна, давай заканчивать эту клоунаду. Ну, очевидно же, что адвокат работает на публику и отрабатывает свои деньги. Чего тут разбираться. Я ходатайство поддерживаю, оно заявлено уполномоченным на то лицом, согласовано с тем, с кем положено. Сроки заявления ходатайства соблюдены, а по существу дела мы сейчас не разбираемся. Это все при рассмотрении по существу пусть говорит. Полагаю, что ходатайство, надо удовлетворить и разойтись по домам.

– Спасибо за такое содержательное выступление, Дмитрий, – завершила его выступление судья, и, обращаясь к адвокату, спросила: – Желаете еще что-то возразить?

– Да, желаю. Конечно, желаю, – загрохотал взбешенный защитник, – Такой нормы процессуального принуждения, о которой говорит следователь, нет! Ее не существует, понимаете вы или нет?

– Адвокат, что вы так волнуетесь? – с каким-то интересом впервые взглянула на него судья, – вы же не в театре, держите себя в руках.

– Ваша честь, да мне просто обидно! Я 5 лет учился в университете, потом 3 года работал помощником адвоката, мечтал об этой профессии и все для того, чтобы слушать этот бред, не основанный на законе?!! Бред о том, как моему подзащитному сейчас отрубят конечности, хотя ему даже обвинение еще не предъявлено, – с этими словами адвокат зарыдал.

Прокурор неожиданно встал со стула, подошел к адвокату, присел рядом и приобнял его: – Милый мой, ну чего ты горячишься? А мне, думаешь не обидно, с девяти до девяти здесь за гроши сижу, а мог бы где-нибудь в банке, на теплом месте штаны просиживать. Нервы опять же эти, переживания, депремировали недавно. Ну, ты что, ну не плачь, на вот, – он протянул адвокату платок.

Адвокат вытер выступившие от обиды слезы, махнул от досады рукой, обхватил голову, как будто закрывшись от всего мира в домик, и замолчал.

– Ну вот, довели человека. Маша беги в совещательную за коньяком, – закудахтала неожиданно ставшая совсем доброй судья, и, уже сурово обращаясь к подозреваемому, повысила голос: – Все вы, Петров, не могли сразу сказать, что согласны. Адвоката своего доводите до инфаркта. А если он загнется здесь, кто за это ответит?

Подозреваемый из клетки заискивающе заулыбался: – Ваша честь, да согласен я, согласен. Если можно только правую кисть сохраните хотя бы, она мне по работе нужна. Это все он, сам, неверную тактику выбрал.

– Ну что сохраним ему правую? – обвела судья взглядом зал.

– Сохраним, сохраним, – хором ответили прокурор со следователем, после чего, прокурор снова приобнял адвоката, над которым казалось, взял шефство: – Соглашайся, по опыту тебе говорю, соглашайся, такое счастье редко само в руки плывет. Видать, понравился ты ей, хоть и молодой.

Адвокат окончательно вытер слезы платком, высморкался и, уже практически не волнуясь, произнес: – Уважаемый суд, защита солидаризируется с позицией подозреваемого и просит отсечь ему все конечности, кроме правой кисти, которая необходима ему для работы. Соответствующие документы готовы предоставить в дальнейшем.

– Ну, вот и все, и молодец, и хорошо сказал, душевно так, а, главное, коротко. Как надо выступил, – показал ему большой палец прокурор.

Суд удалился в совещательную комнату, а уже на следующее утро газеты пестрели заголовками о громкой победе молодого адвоката и его блестящем выступлении, склонившем чашу судебных весов в сторону справедливости. Молодой адвокат внезапно ощутил себя знаменитым, когда сам маэстро судебных баталий, один из самых знаменитых защитников по уголовным делам дружески похлопал его по плечу при следующей встрече.

– Коля, просыпайся, просыпайся, ты что задремал, – кто-то достаточно сильно хлопал его по плечу, – тебя зовут, иди же, заседание начинается.

Молодой адвокат проснулся, понял, что весь этот жуткий, несоответствующий действительности бред ему только приснился, он сидит на скамеечке возле зала судебного заседания, и сегодня у него ответственный день: первые в жизни прения. Как бы отряхиваясь от ужасного сна, он потянулся, похлопал себя по щекам и быстро шагнул в зал заседаний.

Он выступал долго, и его выступление в защиту подсудимого казалось ему прекрасным. Он тщательно подготовился к этим прениям, и чувствовал, что подготовка не прошла даром. Вначале он сослался на все процессуальные нарушения, потом кратко, но весьма убедительно разгромил позицию обвинения, а затем уже перешел в деталях к описанию собственной картины произошедшего, которая не имела ничего общего с преступлением. Внезапно он ощутил, что ему в лицо несильно врезалось нечто мягкое и бумажное. Белый самолетик, свернутый из листа формата А4. Сидевший напротив прокурор весело помахал ему рукой и показал на самолетик. Адвокат прервался, развернул самолетик, на котором было написано: «Извините, вам еще долго выступать, у меня автобус в 18:10?»

Рассердившись за то, что его прервали, адвокат гневно скомкал бумажку и бросил его на стол рядом с собой, однако продолжить речь не успел, поскольку судья, обращаясь к нему, спросила: – Адвокат, может перейдем к последнему слову, и так ведь все понятно. Если что, секретарю в письменном виде передадите текст, она в протокол внесет». Он растерянно оглянулся на подсудимого. Тот откровенно дремал, подложив под голову том с обвинительным заключением. Адвокат покраснел, захотел было крикнуть: «Вы что меня все здесь не слушаете?», но потом вспомнил, что это, скорее всего, опять очередной жуткий сон и сейчас он проснется. Он попытался незаметно ущипнуть себя за ногу, но проснуться у него почему-то не получилось…