Валерий Тодоровский: «Герой с большой буквы всегда антигерой»

– Снявшись в этой роли, я от имени всех режиссеров извинился перед всеми артистами за вот это м***чьё, которое ничего не понимает, калечит человеческие жизни, перед теми, кто бывал унижен на пробах недобросовестными и неталантливыми людьми.

– Насколько расчетливо создавалась многослойность жанра?

– В какой-то момент полуторалетней работы над сценарием я ощутил, что создается адская смесь, где есть комедия, мелодрама, производственная драма. Испугался, не получится ли капустник, винегрет… Но понял, что мне это и нравится, и начал сознательно развивать. И это соответствует моему представлению о тогдашнем мире, времени и, главное, – о кинематографическом сообществе… Минуту назад они умирали – и вот уже смеются, а еще через секунду они готовы прыгнуть в окно, а через пять секунд они поют, танцуют и пьют вино.

И я понимал, что адская смесь подобных элементов либо взорвется, либо развалится. Кажется, взорвалась. Там только мистики нет. Надо было куда-то впаять мистику – тогда было бы все.

– Во время съемок найденную вами интонацию было, наверное, трудно выдержать.

– Это самое трудное в кино – держать интонацию. То есть вот 70 градусов, вот 80, а 81 – уже катастрофа. Особенно если говорить о сериале, когда снимаешь по восемь минут в день. В какой-то момент перестаешь видеть, слышать, всё на животной интуиции.  Это как музыкальный слух – если он есть, то даже во сне ты слышишь мелодию правильно. Сейчас съемки мне кажутся одним большим сном про съемки фильма «Оттепель».

– Сценарий  вы делали с Дмитрием Константиновым и Алёной Званцовой…

– …с которыми знаком много лет, и как продюсер сотрудничал, и всегда знал как людей талантливых и по-человечески очень привлекательных. А здесь они совершили подвиг. Среднеарифметический сериал пишется посерийно: написание серии, правка серии – и пошли дальше. В «Оттепели» каждая серия переписывалась от пяти до одиннадцати раз, иногда кардинально, с нуля. Для современного российского сценариста – это подвиг.

В итоге фильм был снят по сценарию почти слово в слово.  И сами артисты читали его как бестселлер. Обычно они вчитываются в то, что касается их самих. А тут люди забывали про то, на какую роль их будут пробовать. И это заслуга Алёны и Димы.

– Мне кажется, отдельная удача фильма – музыка, работа с композитором…

– С Меладзе мы сделали «Стиляг» и вообще давно дружим. Когда я понял, что в «Оттепели» будет адская смесь, карнавальность и безумие, то подумал, что Косте это будет интересно и он может «попасть». Начал с того, что попросил написать песню, стилизованную под 1960-е, под названием «Оттепель». Он спросил – про что? Я сказал:  про то, что мы ждали чего-то лучшего, это лучшее пришло, но ненадолго.

А через неделю он присылает хит.

Интересен музыкальный лейтмотив фильма, который работает в самых разных сценах: я чувствую в нем тему приключения. Оно может быть сексуальным, может быть на почве пьянства или просто прогулка по городу. И вот эта музыка легла на самые разные парадоксальные проявления, переплетения персонажей фильма.

На фото: На съемках «Оттепели» («Коммерсант»)

– Вы сказали о том, что намереваетесь снимать продолжение. Уверены, что успешный сериал в нем нуждается?

– Смысл понятия «сериал» во всем мире не в том, чтобы сделать  200 сериалов в год – что бред, – а в том, чтобы сделать один успешный и его продолжать. Предложить людям что-то, что они полюбят, и захотят увидеть этих героев еще. И Mad Мen, и Breaking Bad, и Homeland, и та же самая «Империя» имеют продолжение. Если там продюсерам сказать: ребята, мы сделали сериал, люди его полюбили, и мы решили, что продолжения делать не будем… Если это рассказать там, они подумают, что мы сошли с ума.

– Но есть опасность все испортить.

– Конечно, это называется риск. Есть опасность взять и провалить второй сезон. И все скажут: ну, ты нас обманул и вообще кишка тонка. В чем проблема с продолжением? Нужна система и невероятная команда, которая работает только над этим.

Например, конкретные пять русских людей собрались на окраине в гараже, два года оттуда не выходили и собрали «Мерседес», каждую гаечку, каждый винтик выточили вручную. Он не хуже, а даже лучше, потому что наш. Вдруг им говорят: соберите еще один «Мерседес»… Нет! Следующий уже должен сойти с конвейера.

В России такой системы нет, в частности, из-за ужасающего кадрового голода. У нас человек, который пишет сценарии на троечку с плюсом, завален  работой. Он может безбедно жить, и не просто безбедно, а даже очень сытно. В этой ситуации как заставить человека сидеть и два года писать один сценарий, добиваясь того, чтобы это был «Мерседес»? Но они готовы выпускать «Запорожцы» – вот они и сходят с конвейера

– А «Ликвидация» Сергея Урсуляка?

– Вручную собранный «Мерседес». Не система родила «Ликвидацию», а конкретные люди. В Америке около 26 крупных покупателей, которые готовы платить большие деньги.  И каждый заказывает от 15 до 30 дорогостоящих «пилотов». Мой приятель сценарист Эрик сделал «пилот» за 7 миллионов долларов. А из всех этих «пилотов» они два запустят в производство. Не факт, что они выживут. Может, один из них, а может – ни одного, а на следующий год будут запускать новые. Пока не запустится Homeland.

– Можно ли сказать, что современные сериалы – то, что в XIX веке было романом?

– Я пытаюсь объяснять людям, которые не понимают, что такое сериалы, так: Чехов писал иногда короткометражки, иногда полный метр. А Лев Николаевич Толстой писал сериалы, понимая, что человек не прочтет «Анну Каренину» за вечер. Романы выходили в журналах, и человек ждал в новом номере продолжения, как в сериале. Поэтому нельзя говорить, что кино – это высший жанр, а сериал – низший. Наши артисты, прежде чем читать сценарий, сразу спрашивают: «Сериал или полный метр?», в то время как в мире все больше сериалов, более мощных, чем полный метр. Не говоря уж о том, что сериал делает актера значительно более известным. Мои артисты из «Оттепели» сейчас все – общенациональные звезды, при том что они и раньше много снимались и были известны.

– Снимая сериал о шестидесятых, вы не задумывались, что сегодня многое из того, что обозначается словом «совок», вернулось? Вас вообще волнует ситуация в обществе?

– Волнует, и я озабочен тем, чтобы сделать кино про «здесь и сейчас». Конечно, мы присутствуем при некоторой реставрации «совка». Но есть важный вопрос, на который я не получаю ответа. Когда в обществе возникает ложь, всегда считается, что есть виновный – тот, кто врет. А ведь есть еще и тот, кто слушает и просит: соври нам, ну, соври нам! И слившиеся в экстазе две стороны – одна врет, а вторая, как наркоман, впитывает это вранье и просит, чтобы ей врали еще, – это и есть проблема.

И здесь поможет только общее отрезвление.

Психологически вытеснять действительность и правду свойственно людям, это защитный механизм, и люди просят: «Вы – пресса, власть, телевидение – скажите, что у нас все хорошо». Ну, конечно, людей обижать не хочется, им и говорят, что все хорошо. Потом люди говорят: «Скажите, что мы крутые, мы же хотим чем-то гордиться! Мы хотим гордиться своей страной. Скажите нам, что мы супердержава, что мы не меньше Америки, а больше»… И дальше доходит до удушья. И вот тут должна обнаружиться вопиющая Правда, когда люди воскликнут: «Да вы ж нам врали всё это время!» Пока вот эта большая Правда не появится – будут врать.

– Получается, художник, кинорежиссер, литератор может оправдывать себя тем, что люди от него ждут успокоительного обмана. За эту концепцию легко спрятаться…

– Я не пытаюсь никого оправдать, но лишь объяснить механизм. Кто-то прячется – это конъюнктурщики, кто-то пытается влезть и прокричать «Прекратите врать!» У меня был фильм «Мой сводный брат Франкенштейн», для меня принципиальный, про чеченского ветерана, который сошел с ума. При этом он попадает в типичную московскую семью, живущую с ощущением, что ничего нигде не происходит. А к ним в дом въехала война в виде собственного сына. Этот фильм был именно про вранье. Его постиг полный провал в прокате, зрители писали «Зачем нам это показывают?» и полностью меня отторгли, увидев в картине именно то, что они боятся увидеть: очень неприятную правду.

Я снял фильм «Оттепель», который считаю абсолютно честным. Просто это не агитка против кровавого режима или за него. Я пытался рассказать о таком явлении, которое называется неприятным словом «интеллигенция» – а я для себя называю «сложные люди». И о попытке этих сложных людей реализовать себя в реальном мире. А «оттепель» – это же было прекрасное время. Перестали сажать, перестали расстреливать, и люди стали ощущать себя как будто в раю. Мне сейчас кричат про кровавый режим… Ну да, это, конечно, был Советский Союз, но люди в тот момент почувствовали себя в обстановке круглосуточной свободы. И материально у них что-то появилось.

Помните, отец говорит Хрусталеву: «Меня выгнали с работы и из партии, и я могу сажать помидоры. А раньше ведь десяточкой бы не отделался».

На фото: Валерий Тодоровский («Коммерсант»)