ВРЕДНЫЙ АДВОКАТ

ФОТО: АЛЕКСАНДР КЛИЩЕНКО

В некотором царстве, не самом, как говорят (клевещут в основном), правовом государстве, жил-был один адвокат. Ну как жил? Поживал скорее. Жили-то не в самом правовом государстве больше жулики всякие, ворьё, преступники и бандиты, а остальные выживали или поживали. Наш адвокат ещё не выживал, но и не жил. Поживал, в общем. Звёзд с неба не хватал, да и не стремился. Но адвокатом был достаточно крепким. Работал много, спал мало. Всё время куда-то бежал, куда-то опаздывал и всегда торопился.

А как не торопиться? Там ведь ждут, надеются, просят помочь. И везде-то он знал, что делать. И никогда-то не сдавался. А почему знал? Потому что работал много, читал, писал, изучал, думал. Не сдавался же, потому что характер такой был. Вредный, в общем-то, характер, принципиальный. Упрётся как баран, и всё своё талдычит. Правду какую-то ищет. Не любили таких в царстве-государстве. Гибче, говорили, надо быть, лояльнее. Не переживать так, когда правду найти не выходит. Не деятельность бурную разводить, а потихонечку, помаленечку. Тут всё понял, там согласился, здесь видимость работы создал. Так и живём, вернее, выживаем. А там, глядишь, и в жулики выбьешься, заживёшь как человек.

Но сказочка наша не про то, как в царстве-государстве живётся, хотя и про это давно сказочнику высказаться хочется, да всё больше критически.

Как-то раз оказался наш вредный адвокат в одном суде. Скорее всего, в Басманном, но, может, и в Таганском. Это, в общем-то, не так и важно. Суды-то ведь все в царстве-государстве справедливые. Законно в них всё и обоснованно. Но адвокат наш был дюже вреден, и спорить любил. И вот в своей вредности до того додумался, что выискал в уголовном деле процессуальное нарушение. Некоторые бы на его месте сказали, что нарушение это грубое или вообще вопиющее, и за годы своей практики, они с таким беззаконием сталкиваются впервые. Но наш герой не любил всех этих слов на надрыв, которые смысла никакого не несли, и потому у него это было просто нарушение. Следователь, когда составлял обвинительное заключение, напортачил, сослался на доказательства, которых в деле не было. Адвокат это выискал и заявил ходатайство о возвращении дела прокурору. Судья заседание отложила для подготовки позиции государственного обвинителя, а на следующем заседании выяснилось, что это вредный адвокат что-то в своём ходатайстве напутал, не то сфотографировал, и в деле всё нормально: есть эти доказательства. Только вот нитки, которыми один из томов был сшит, стали белые вместо чёрных. Огласила свою позицию молодая девушка – государственный обвинитель, села на место и улыбается. И судья на неё смотрит и улыбается. Смешно же вышло, напутали вы, товарищ адвокат. Фотографии-то у вас незаверенные. Внимательнее надо быть. А то, что нитки белые, так это нормально, это бывает. Наверное, когда следователь подшивал, у него чёрные закончились, вот и белыми подшил.

А на следующий том уже чёрные опять нашлись, сами же всё понимаете. Всё у вас или ещё что-то имеете суду заявить? Выслушал всё это адвокат, хотел было со злости с места вскочить да выкрикнуть что-то, да только рукой махнул. Сидит себе за столом и под нос что-то бубнит. А что бубнит, непонятно. Неразборчивое что-то. Судья ему ласково так говорит: «Адвокат, что это вы там бубните? Или вы с судом с места, не вставая, пререкаетесь?» А он на шёпот перешёл. Шепчет себе под нос, и всё. Ничего не понятно. Только глаза почему-то к потолку вздевает, молится как будто. Судья его опять что-то спрашивает, а он словно не слышит. Шепчет и шепчет. Слова неразборчивые, на шипение какое-то змеиное похожи. Уже и судебный пристав к нему подошёл, за плечо трогает, а адвокат словно в тумане каком-то, не откликается. Вдруг вздрогнул вредный адвокат, очнулся. Вскакивает с места. Извините, – говорит, – нашло на меня что-то. Чувствую себя неважно. Уже всё в порядке. И водички не надо, могу продолжать. У меня ещё четыре ходатайства. Три процессуальные, а одно по существу обвинения.

И пошло это дело своим чередом. Месяц слушалось, два, три. Только как-то приходит адвокат на очередное заседание, а зал закрыт. Стукнулся он в кабинет к помощнику судьи, а помощник вся белая. Не будет, говорит, сегодня заседания, и вообще заседаний больше не будет. Приехали сегодня утром добры молодцы и увезли судью, председателя суда, государственного обвинителя и прокурора района. Говорят, в сообществе каком-то состояли. И не в судебно-прокурорском, а вроде как преступном. Расстроился адвокат. Мало того что государственный обвинитель молодая и красивая была. Так, ещё и дело теперь другому судье передадут, а, значит, на колу мочало – начинай слушание дела сначала.

Ну, делать нечего. Дали дело другому судье. Тот слушать начал. А адвокат-то наш и продолжает вредничать. Опять процессуальное нарушение выискал. Срок расследования-то говорит продлён был полтора года назад по ходатайству неуполномоченного лица.

Было у одного следователя в производстве, потом почему-то другой о продлении ходатайствовал. Незаконно, мол, неправильно всё, нарушена процедура, выпускайте подсудимого. И ведь каков, подлец. В этот раз прений сторон дождался. Знает ведь, что на этой стадии ничего в дело доложить нельзя. Но судья разобрался, конечно. Опытный был мужчина. Смотрит на государственного обвинителя и спрашивает так, с ухмылочкой: есть ли у того заявление какое или ходатайство. Есть ходатайство, как же без этого! Встаёт государственный обвинитель, улыбается и просит судебное следствие возобновить для предоставления дополнительных доказательств. Нужно, говорит, поискать постановление о принятии дела к производству. Скорее всего, следователь по ошибке в дело подшить забыл. И, действительно, забыл по невнимательности. Бывает такое. Это на следующем судебном заседании выяснилось. И следователь пришёл для допроса по ходатайству государственного обвинителя. Извинялся перед участниками процесса за свою забывчивость. Но это ведь неважно. Ведь было постановление, с самого начала было, а что в деле его нет, так это поправимо и устранимо. Всё у вас, товарищ адвокат? А адвокат будто и не слышит всего этого. Покраснел весь, глазами вращает, как бешеный и бормочет что-то под нос себе. Что бормочет – непонятно, но не по-русски что-то. То ли на латыни, то ли ещё на каком древнем языке. Забегали все вокруг него, засуетились, а он не унимается, точно в припадке. Вдруг очнулся, встал с места и говорит: «Извините, Ваша честь. Припадок у меня был. Обследоваться мне надо, похоже. Но сейчас могу в процессе участвовать, к прениям готов». Ну, готов и готов. Вот и выступайте себе на здоровье, только нас больше не пугайте так, а то мы уж «скорую» думали вызывать. Выступил прокурор в прениях. Ну как выступил, прочитал что-то невнятно с бумажки.

Выступил и наш герой. Уже не бормотал и не шептал, но вредность и принципиальность проявил. Говорил, что оправдать надо подсудимого. И даже пристав ему на выходе руку пожал. Очень понравилось, говорит, ваше выступление. Точно теперь оправдают после такой речи не могут не оправдать. Дали 7 лет строгого. А могли бы и 9 лет нарисовать, очень уж серьёзных людей твой обидел, – так один знакомый прокурор нашему вредному адвокату сказал.

Делать нечего, начинает адвокат приговор обжаловать. Вдруг месяца через три звонит ему жена осуждённого, радостная вся, возбуждённая, кричит в трубку. По телевизору показывают: посадили следователя, что дело расследовал, начальника его, и судью, который приговор вынес, в придачу. Взяточниками оказались. Нахмурился адвокат. Чего тут радоваться? На дело это никак не влияет, а на место этих людей ещё хуже людоеды наверняка придут. Жена же осуждённого смеётся в голос, торжествует: так им, иродам, сколько людей безвинных загубили. Говорит она это, а сама надежду имеет.

Вдруг, да и обратит кто внимание на дело мужа.

Вот и время апелляционного рассмотрения подошло. Выступает наш вредный адвокат, озвучивает позицию и говорит: подлежит, мол, приговор отмене, а дело возвращению прокурору. Оказывается, судил обвиняемого один суд, а место совершения инкриминируемого деяния на территории другого суда находится. Нарушение де подсудности и попрание Конституции РФ, в которой каждому гарантируется, что его будет судить тот суд, что ему по закону положен.

Зашушукалась судебная тройка, брови нахмурила, а потом одна из голов, что в этой тройке заседает, смотрит грозно на адвоката и спрашивает:

– А почему суду первой инстанции не говорили этот довод?

– Как же не говорил, – отвечает адвокат, – очень даже говорил и заявлял письменно. Только у нас первого судью посадили, а второй, видимо, дело не прочитал внимательно. Его, кстати, тоже того. Вместе со следователем. Дело у нас такое, несколько необычное.

– Знаем, – говорит тройка, – слышали, читали. Но это значения не имеет, сами же понимаете. А по существу вашего довода дадим оценку при вынесении апелляционного определения. Но суды-то у нас все справедливые, все дела по закону рассматривают. Что Басманный, что Тверской, что Пресненский даже. Так что ничего тут не нарушено в целом.

Посовещалась судебная коллегия. Целых три минуты отсутствовала. И оглашает апелляционное определение. Законно всё и обоснованно. Поезжай-ка ты подсудимый отбывать своё наказание. Разобралась, в общем, тройка.

Выслушал вредный адвокат апелляционное определение, да вдруг, как на колени плюхнется, глаза к небу воздел и бормочет что-то непонятное. Сам белый весь как мел, и слюна изо рта. Не отреагировала судебная тройка, молча удалилась для отдыха. А чего реагировать. Мало ли кто там и что бормочет вне процесса. «Скорую» и приставы вызвать могут. Работы много у тройки, другие дела сами себя не заслушают.

Через два месяца приходит наш адвокат в СИЗО по очередному делу, встречает знакомого коллегу, а тот его и спрашивает:

– Слышал, что в городском суде вчера произошло? Как так, не слышал, если вся Москва шепчется? Говорят, трёх судей судебной коллегии по уголовным делам скрутили, а с ними заместителя председателя. Взятки, говорят, брали прямо в совещательной комнате, и между собой распределяли.

Покраснел вредный адвокат, задумался, спрашивает:

– А фамилии-то этих судей не такие-то?

– Ну вот, а говорил, не слышал ничего.

– Да, слышал что-то, но мельком. Впрочем, неважно всё это. На их место другие придут.

Сказал, а сам думает: неужели от моих шептаний-бормотаний с людьми теперь вот такие неприятности происходят, и нельзя ли эти мои шептания в обратную сторону употребить?

Задумано – сделано. Пришёл вечером домой, сел на колени и стал нашёптывать: прошу дело моего подзащитного такого-то по моей кассационной жалобе в кассационном суде общей юрисдикции прекратить, кассационную жалобу удовлетворить. Шептал, бормотал, слова разные произносил, руки к небу воздевал, даже покраснел от натуги.

Через месяц приходит в кассационный суд, речь произносит, позицию до судебной коллегии доносит, на процессуальные нарушения внимание обращает. Уходит судебная коллегия в совещательную комнату, возвращается через две минуты и оставляет кассационную жалобу без удовлетворения. Разозлился адвокат, бухнулся на колени, а когда очнулся, над ним секретарь судебного заседания стоит, и лицо ему мокрым платочком обтирает. Говорит, страшное с вами что-то творилось. Провериться бы вам нужно, как следует.

Ну а дальше, вы уже поняли, что случилось. О задержаниях и посадках этих в кассационном суде много в газетах писали.

И стал наш адвокат работать по-прежнему. Только работы у него всё больше становилось, да в основном – денежная. А почему больше? Да потому что посмотрит вредный адвокат вечером после работы телевизор, видит там, какого чиновника, потолще, да помясистее, пошепчет немножко, а на следующий день уже в приёмную к этому чиновнику идёт, визитку свою оставляет. Мол, по имеющейся информации, помощь адвоката вашему начальнику может понадобиться. Вы уж звоните, если что. Помогу чем могу. И звонят, и просят. Отбоя от них нет. Чем может, помогает. За деньги, конечно. Работа такая у адвоката, за деньги помогать. Недавно вот дело прекратили по его ходатайству. Не вчистую, конечно, а за сроками давности, но тоже неплохо. Работает, потому что. Читает, пишет, изучает, думает. А всё почему? Да потому что характер вредный и принципиальный.