Борис Кузнецов: к правовому государству и обратно

Адвокат Борис Кузнецов рассказал о самых громких делах, которые он вел, и о том, по чьей инициативе стал одним из первых политических эмигрантов из современной России

– Была ли, на ваш взгляд, Россия когда-нибудь правовым государством?

– Да, был период после судебных реформ 1864 года. В царствование Александра III все закончилось. А до него был период достаточно высокоразвитого правосудия.

– А посткоммунистическая Россия?

– Она приближалась к правовому государству. В период позднего Горбачева и Ельцина. Тенденция была в сторону того, чтобы у нас было нормальное правовое государство.

– Как же советская судебная система смогла превратиться в нормальную? Ведь это те же люди, те же суды, во многом те же законы.

– Я могу это продемонстрировать на примере нынешнего председателя Верховного суда Вячеслава Лебедева. Он был председателем Верховного суда и при советской власти, в 1990–1991 годах, только не СССР, а РСФСР. И когда шел процесс Олега Калугина, чьи интересы я представлял, на заседании Президиума Верховного суда СССР, где впервые за всю историю этого учреждения выступал адвокат, единственным, кто поддержал мою позицию, был Лебедев. А сегодня с молчаливого согласия Лебедева принимаются Думой и подписываются президентом самые людоедские с точки зрения правового государства законы. Это один и тот же человек.

Я уж не говорю о том, что количество уголовных дел, которые Президиум Верховного суда России прекращает своим решением, ничтожно. Полностью изменена система общения судей с населением, с адвокатами, с заявителями. Раньше можно было добиться приема у председателя Верховного суда. Сейчас попасть даже к его заместителю практически невозможно.

Я слышал, как юрист Михаил Барщевский однажды сказал, что в 90 процентах случаев суд принимает обоснованные решения. Можно поставить под сомнение цифру – может, не в 90, а в 70 процентах случаев, но я согласен. Если супруги подают заявление о расторжении брака, суд принимает обоснованное решение расторгнуть его. Это решение законное, не коррумпированное. Есть масса других уголовных и гражданских дел, где все совершенно очевидно – допустим, взяли карманника в момент совершения кражи. Но судить-то о состоянии правосудия надо, с моей точки зрения, не по этой массе рутинных дел, а по делам, имеющим общественный резонанс, по тому, как общество воспринимает решения по этим делам.

– В поздние горбачевские годы и ранние ельцинские вы верили, что Россия может стать правовым государством?

– Я тогда сказал: правосудие в России находится в эмбриональном состоянии и от нас зависит, родится ли здоровый ребенок, будет ли он полноценным, будет ли он умным – это зависит от нас, от того, как мы будем этого ребенка воспитывать.

– Вы это поняли по тому, что у вас как у адвоката появилась возможность выигрывать дела или по общей атмосфере в обществе?

– И то, и другое. И третье. Прокуроры и те вели себя иначе в тот период. Обвинительный уклон стал уже не таким резким, градус этого уклона снизился. То же самое и со следствием происходило. Это была общая тенденция.

– Но ведь при Ельцине началась приватизация, и именно потому, что в законодательстве, особенно в законах, касающихся прав собственности, было множество дыр, был разгул бандитизма, людей убивали среди бела дня. Вы, как бывший оперативник, видимо, хорошо понимали, что происходит.

– Это правда. С судебной системой проще. Меняется психология судьи – ему приносят дело, и он рассматривает его под другим углом. А система борьбы с преступностью очень сложная. Там результат не зависит от воли и желания одного человека – нужно перестраивать всю систему. К сожалению, та милиция, которая была при советской власти, оказалась не готова к социальным изменениям и к резкому всплеску преступности. Всплески преступности в России бывали и раньше. И всякий раз нужно было учиться бороться с новыми формами преступности. Именно тогда, в ельцинские годы, появилось Управление по борьбе с организованной преступностью. Стали применяться, может быть, сомнительные с точки зрения закона методы – такие, как внедрение сотрудников в банды, и эти сотрудники организовывали борьбу банд между собой, отстрел бандитов бандитами. В то время не особенно стремились раскрывать эти убийства, но контролировали весь процесс. Ну и постепенно ситуация стабилизировалась, и уровень преступности вернулся к тому, какой был при советской власти.

– У вас есть конкретные идеи, как реформировать судебную систему?

– Есть. У нас сейчас порядка 20 тысяч судей в стране. Но у нас 80 тысяч адвокатов и, думаю, тысяч 20 ученых-правоведов точно наберется. Плюс корпоративные юристы высокого класса. Что надо сделать – это в один день заменить всех судей. Во всяком случае, рассматривающих уголовные дела. Весь состав Верховного суда, весь состав Московского городского, Петербургского городского, областных судов сменить полностью

Я ничего не говорю про арбитражные суды. Речь идет о судах общей юрисдикции. Заменить всех сразу, одновременно. Второе: ликвидировать военные суды как систему. Третье: ликвидировать должность председателя суда. Именно через председателей судов осуществляется коммуникация между органами власти и судьями. Четвертое: федеральные судьи должны назначаться президентом и утверждаться сенатом. И необходимо, конечно, расширить область применения суда присяжных. Сейчас в России ее, наоборот, сужают. Дела о преступлениях против детей изъяты из юрисдикции суда присяжных, шпионские дела изъяты.

– А когда вы почувствовали, что начался разворот и движение в обратном направлении по сравнению с временами Горбачева и Ельцина? На каком-то конкретном деле вы это поняли?

– Это началось с приходом к власти Владимира Путина, у которого появилась манера объявлять людей преступниками до вынесения приговора. Началось с того момента, когда его назначили директором ФСБ. В этом качестве в 1999 году он выступил по делу Игоря Сутягина, публично назвал его шпионом, назвал имя. А потом стал президентом, и судьба Сутягина тем самым была предрешена. Для меня разворот начался именно с дела Сутягина. Я был его защитником.

***
В деле этом было два периода. Первый – это арест Сутягина и рассмотрение дела в Калужском областном суде. Там не было присяжных, дело рассматривал один судья, который оказался порядочным человеком – он видел, что Сутягина не в чем обвинять. Он отправил дело на доследование – тогда это еще было возможно. И в определении было сказано примерно следующее: Сутягин не понимает, в чем его обвиняют, суд этого тоже не понимает – тем самым нарушаются права обвиняемого. Дело было возвращено в прокуратуру, и начался второй период. ФСБ решила исправить ошибки и приняла дело к своему производству. Центральный аппарат этим занялся.

– Кто же все-таки был так заинтересован в том, чтобы посадить Сутягина? Почему это стало для ФСБ делом принципа? Нужно было создать прецедент, «органы не ошибаются»?

– К тому времени прецеденты уже были, дел о шпионаже было полно. Ну во-первых, заинтересована была местная калужская контрразведка. Она живого шпиона отродясь не видела. Понятно, что людям, всю жизнь получающим зарплату за поимку шпионов и не поймавшим ни одного шпиона, – им морально тяжело получать эту зарплату. Во-вторых – да, «органы не ошибаются», раз арестовали – надо посадить. А в-третьих, это публичное высказывание Путина, который к моменту вынесения приговора Сутягину был уже президентом.

В какой-то момент в деле Сутягина поменяли полностью состав присяжных, и я почувствовал, что с этими новыми присяжными что-то не то – по нюансам поведения, по неконтролируемым реакциям…  Поэтому сразу после вынесения обвинительного вердикта я послал адвоката Германа Гаврюнина, который тоже участвовал в этом деле, в публичную библиотеку, чтобы он взял там утвержденный правительством Москвы список присяжных для Московского городского суда, и мы могли бы сверить его со списком наших присяжных. Гаврюнин звонит мне из библиотеки и говорит: «Я нашел в списке всего одного человека из наших». Я ему говорю: «Такого быть не может. Ты можешь не найти одного-двух, но чтобы из 16 человек нашелся только один… Смотри внимательнее!» Он мне перезванивает и говорит: «Вы знаете, я случайно взял список присяжных для Московского окружного военного суда». То есть один присяжный перекочевал из списка для военного суда в наш процесс. Имя этого перекочевавшего – Григорий Якимишин. Я выяснил, что это бывший дипломат, а мои знакомые во внешней разведке сказали мне: «Это наш человек». И сказали, что он работал в Польше. Тогда с помощью службы безопасности посольства Польши я установил, что Якимишин – подполковник СВР, что он участвовал в скандале, связанном с обвинениями премьер-министра Юзефа Олексы в том, что он якобы работал на советскую разведку, и в Польше вышла книга Рышарда Бадовского на эту тему – «Алганов, Якимишин и другие: кулисы российской разведки». Я добыл эту книжку, ее перевели на русский, и стало окончательно ясно, что Якимишин был специально внедрен ФСБ в число присяжных. Больше того. Мне удалось найти уголовное дело, в котором Якимишин был свидетелем, и в этом деле другие свидетели давали показания о том, что он называл себя чекистом. А когда отбирали присяжных, он отрицал свою причастность к спецслужбам. То есть это незаконный состав присяжных. И, несмотря на это, приговор устоял в Верховном суде, и впоследствии на это обстоятельство ссылался Европейский суд по правам человека, который признал приговор по делу Сутягина неправосудным

– Где грань между профессиональной адвокатской работой и общественной, публичной деятельностью? Вот, к примеру, адвокатов по делу Pussy Riot обвиняют в том, что они перешли эту грань.

– Я никогда не занимался политикой. Я занимался защитой конкретных людей. И когда я видел, что система мешает мне исполнять мой профессиональный долг, то я об этом говорил. И говорил не о системе правосудия вообще, а о своем конкретном деле. Взять то же дело Чахмахчяна. Это была провокация ФСБ. Его незаконно прослушивали, и я считал принципиально важным исключить из дела материалы, полученные путем незаконной прослушки. И говорил об этом.

***
Что касается дела Pussy Riot, то я не очень верю в то, что адвокаты занимали чисто политическую позицию. Для профессиональной позиции там тоже место было. В действиях девочек состава уголовно наказуемого хулиганства нет, и адвокаты наверняка об этом говорили. Другое дело, что они говорили, что эта акция связана с позицией Русской православной церкви, которая участвует в политической жизни, напрямую поддерживала одного из кандидатов в президенты. И это правильно.

– Версия обвинения заключалась в том, что это был акт оскорбления религиозных чувств, а защита утверждала, что это была акция политическая, антипутинская.

– Совершенно очевидно, что акция носила антипутинский, политический характер. В этом отношении адвокаты правы. Вот если они только на этом заостряли внимание, а не делали акцент на отсутствии признаков состава преступления, то это не совсем правильно.

– Насколько я понимаю задачу адвоката, она заключается в том, чтобы всеми возможными законными методами если не добиться оправдания, то облегчить участь клиента.

– Совершенно верно.

– Создается впечатление, что вот в таких резонансных делах адвокат понимает свою задачу совершенно иначе. Придать процессу какой-то знаковый, символический характер, превратить своего подзащитного в мученика политической идеи. Мне все время кажется, что именно это произошло с Ходорковским. Его убедили в том, что он символ и ему ни в коем случае нельзя ни одного шага назад сделать. А Сутягин сделал, подписал ходатайство о помиловании и сейчас на свободе.

– Сутягин подписал ходатайство под давлением, это не его свободное решение.
Ходорковский считает, что он осужден незаконно и дело должно быть прекращено по реабилитирующим обстоятельствам. Это его право.

– Но мы же с вами понимаем, что этого не будет. Он будет статусным заключенным, как Нельсон Мандела. К нему будут возить иностранных журналистов, он будет давать интервью, публиковать статьи, но он будет сидеть.

– Это его выбор. Сутягин повел себя иначе. Это его право. Кстати говоря, если бы Сутягину присвоили звание полковника и отправили служить в ГРУ, было бы больше пользы. А так он потерял в тюрьме 11 лет жизни и сейчас работает в Королевском институте оборонных и стратегических исследований.

– Создается впечатление, что по сравнению с советскими временами следователи, оперативный состав просто разучились или им лень работать. Даже в громких делах, к которым приковано внимание всей страны, видна топорная работа, нарушения УПК, улики притянуты за уши, все белыми нитками шито.

– И то, и другое. И не хотят, и не умеют.

– Но вы утверждаете, что и сегодня есть прекрасные следователи.

– Конечно, есть. Так же, как следователи-взяточники были в Советском Союзе. Проблема в том, что сейчас в следственные органы пришли люди, которые не знают Уголовного и Уголовно-процессуального кодекса. Пришли люди, которые рассматривают следственные органы как кормушку. Отсюда и уровень профессионализма даже в резонансных делах, когда от беспомощности применяют такую практику. Проводят обыск, и тут же на месте действия оказываются журналисты, которым передается оперативная видеозапись, фотографии. На американском телевидении я ни разу не видел оперативной съемки. Потому что сразу вопрос: откуда вы взяли? А в России это в порядке вещей – сплошь оперативная съемка. Мало того: потом эта съемка, как бы «отмытая» профессиональными журналистами, приобщается к уголовному делу как доказательство.

– Если бы на вас не завели уголовное дело, вы бы остались в России?

– Конечно.

– И продолжали бы адвокатскую практику?

– Да.

– Ну а как это возможно, если суд и следствие сплошь и рядом игнорируют закон?

– Я в этом отношении придерживаюсь позиции Дины Каминской, которая, защищая диссидентов, хорошо понимала, что это бессмысленно. Но для того, чтобы их поддержать, чтобы они имели коммуникацию с волей… Так или иначе, адвокаты все равно выполняют свой профес-
сиональный долг

***
– Против вас возбудили уголовное дело из-за вашего участия в защите Левона Чахмахчяна – за то, что вы разгласили факт незаконной прослушки сенатора. Но ведь не это главное. 

– Конечно, дело Чахмахчяна было не причиной, а поводом. Кроме дела Сутягина, где я наступил на мозоль ФСБ, одновременно с делом Чахмахчяна я вел дело по убийству Ивана Кивелиди. Для меня очевидно, что его совершили сотрудники ФСБ или люди с их подачи.

***
Подставной свидетель по делу Кивелиди – это рижский омоновец, у которого руки по локоть в крови, который разыскивается в Прибалтике за совершение преступлений. И он выступает в суде в качестве основного свидетеля по этому делу.
Там был экзотический способ убийства. Боевым отравляющим веществом была якобы смазана трубка телефона в кабинете Кивелиди. Но вот, например, врач «скорой помощи» пользовался этой трубкой – и с ним ничего не случилось. Вещество на трубке обнаружили спустя 10 дней после убийства. В итоге осудили партнера Кивелиди Владимира Хуцишвили, у которого даже мотивов не было. Кивелиди был для него царь и бог, и со смертью Кивелиди он потерял все.
Ситуация, связанная с ЮКОСом, – убийства, которые вменили Пичугину, примерно такая же. Там тоже фигурировали подставные свидетели.

– Вы уехали из России, и, находясь в Америке, не скрываете критического отношения к российской власти. На что вы рассчитываете?

– Есть старая формула: делай что должно, и будь что будет.

БИОГРАФИЯ

 Борису Кузнецову 68 лет. Он начинал свою карьеру полвека назад оперуполномоченным уголовного розыска в Ленинградской, затем Магаданской области. В 1982-м стал адвокатом, в 1990-м создал одно из первых в Советском Союзе частных адвокатских бюро – «Борис Кузнецов и партнеры». В числе его клиентов были Майя Плисецкая и Михаил Горбачев, первый вице-премьер России Владимир Шумейко и Народный артист России Георгий Юматов, родственники подводников, погибших на «Курске», и семья Анны Политковской. Он вел дело о реабилитации покойного маршала Варенцова, обвиненного в шпионаже, и тяжбу о разделе Театра на Таганке. Летом 2007 года Кузнецов был вынужден покинуть Россию: Тверской суд Москвы дал санкцию на привлечение его к уголовной ответственности по обвинению в разглашении гостайны.

С тех пор Борис Кузнецов находится в розыске, хотя ни от кого не скрывается: его адрес в США прекрасно известен Генеральной прокуратуре, «Совершенно секретно» в свое время опубликовала его по просьбе самого разыскиваемого.

[gallery]

ДОСЬЕ

 Заведующий сектором Института США и Канады РАН Игорь Сутягин был привлечен к уголовной ответственности по обвинению в шпионаже в октябре 1999 года.
В декабре 2001 года Калужский областной суд вернул дело на доследование в связи с неконкретностью вменяемых подсудимому обвинений. В сентябре 2003 года начался новый судебный процесс, на сей раз в Московском городском суде с участием коллегии присяжных. В апреле 2004 года присяжные признали Сутягина виновным, а суд приговорил его к 15 годам лишения свободы в колонии строгого режима. В июле 2010 года Игорю Сутягину было предложено написать на имя президента Медведева прошение о помиловании и гарантировано, что оно будет удовлетворено. Сутягин стал одним из четырех осужденных за шпионаж граждан РФ, которых передали властям США и Великобритании в обмен на освобождение десятерых арестованных в Америке российских нелегалов. В настоящее время Сутягин живет и работает в Лондоне. В мае 2011 года Европейский суд по правам человека постановил, что Игорь Сутягин был лишен права на справедливое судебное разбирательство, и обязал Правительство России выплатить ему в качестве возмещения морального ущерба 20 тысяч евро.

ДОСЬЕ

 Член Совета Федерации Левон Чахмахчян был осужден в июле 2008 года за мошенничество в особо крупных размерах. В ходе подготовки к процессу Борис Кузнецов установил, что телефоны Чахмахчяна прослушивались вопреки закону о депутатской неприкосновенности. Адвокат направил жалобу на эту тему в Конституционный суд РФ, приложив в качестве доказательства документ с грифом «секретно». Это и стало основанием для привлечения его к уголовной ответственности за разглашение гостайны. В ноябре 2008 года Верховный суд РФ переквалифицировал действия Чахмахчяна с «мошенничества» на «покушение на мошенничество» и снизил ему срок лишения свободы с 9 до 7 с половиной лет. В январе 2011 года Левон Чахмахчян был освобожден досрочно.

ДОСЬЕ

 Банкир Иван Кивелиди скоропостижно скончался в августе 1995 года. По версии следствия, с которой согласился суд, Владимир Хуцишвили убил своего партнера из личной неприязни и из зависти к его успехам в бизнесе. Суд над ним проходил в закрытом режиме, так как примененное при убийстве отравляющее вещество является секретным. Хуцишвили осужден к 9 годам лишения свободы.

СПРАВКА

 Дина Каминская – советский адвокат и правозащитник. Защищала в суде Владимира Буковского, Юрия Галанскова, Анатолия Марченко, Ларису Богораз, Павла Литвинова, Сергея Ковалева, Натана Щаранского. В 1977 году эмигрировала в США. Скончалась в июле 2006-го.