Что констатирует русский язык

В интервью известного лингвиста Гасана Гусейнова существующая в России система власти и ее главный символ и представитель – президент Путин – рассматриваются через призму современного русского языка. Это очень правильно: следить за своей речью и за речью политиков, публицистов, рядовых граждан – полезно и поучительно. Из наблюдений над языком можно сделать интересные выводы о нашей политической культуре, об особенностях и механизмах нашей политики. Поэтому хотелось бы поспорить с одной из высказанных в интервью мыслей: «В русском языке есть несколько устойчивых ошибок в словоупотреблении, которые приводят к тяжелым последствиям. Мы говорим «власть» так, как будто остальные люди к этой власти непричастны, и вот между ними происходит коммуникация. Но власть реализуют на своем языке миллионы маленьких начальников. Это огромная область, в которой речевым образом заняты десятки миллионов людей».

Слово «власть» действительно употребляется в нашей речи не так, как в других языках. Но вряд ли это можно назвать ошибкой, тем более – приводящей «к тяжелым последствиям». Язык в данном случае лишь констатирует положение дел. Он фиксирует тот факт, что власть в России выступает, как правило, консолидированно. Это не «миллионы маленьких начальников» сами по себе, а те же миллионы, инстинктивно готовые действовать и действующие как единое целое. В нашей недемократической и неправовой системе по-другому быть не может.

У нас нет – и не было до Путина – реального разделения и взаимного уравновешивания трех ветвей власти (здесь слово «власть» употребляется в его «западном» значении, близком к значению слова government в США). У нас нет политики как борьбы конкурирующих, сменяющих время от времени друг друга политических сил и партий, борющихся за власть («власть» – в значении, близком к английскому power, французскому pouvoir и т.д.). У нас редко говорят о «властях» как об относительно автономных, принимающих решения на правовой основе органах государственного управления (в значении, близком к английскому authorities и французскому pouvoirs publics). У нас говорят именно о власти – и если это делают буквально все, то ошибки тут быть не может. Это отражение нашей российской специфики.

Пассивность большей части общества и особенности ситуации конца 1990-х годов привели к тому, что была упущена возможность борьбы за политическую власть с непредсказуемым результатом, которая могла бы положить начало ротации власти по западной модели. Вместо этого произошла передача власти от Ельцина к Путину, и российская политическая элита быстро консолидировалась вокруг человека, о котором еще год назад никто не знал. «Власть» идет за вожаком, когда он им действительно стал. Этот «стайный инстинкт», срабатывающий, как только «элита» убеждается, что главный начальник продемонстрировал волю и способность удерживать власть, – тоже наша особенность, проявлявшаяся не раз и в советское время, и в другие периоды российской истории.

Конечно, власть – это люди. И у них могут быть разные мнения, разные позиции, разное воспитание, в конце концов. Мы стали свидетелями этого буквально на днях, наблюдая за перепалкой генерала Маркина и Владислава Суркова. Очень показательно, однако, что эта перепалка быстро закончилась – верховное руководство не может долго терпеть выход на поверхность таких противоречий. Конечно, реальные взгляды Маркина и Суркова легко угадывались и до конфликта между ними – но и тот, и другой, и весь остальной «спектр власти», все эти «миллионы начальников», о которых говорит Гасан Гусейнов и реальные мысли которых представляют собой невообразимую кашу, были вынуждены (и, пока они начальники, всегда будут вынуждены) как-то подлаживаться под официальную путинскую «идеологию». Поэтому их противоречия становятся прозрачными только время от времени. И сразу же загоняются под ковер, где и происходят основные процессы, имеющие отношение к власти.

По любому сколько-нибудь важному вопросу власть (в том числе «системная оппозиция») выступает единым фронтом. Нарушать этот принцип нельзя, иначе через недолгое время ты уже не власть. Когда мы перестанем употреблять это слово в нашем специфически российском значении, это будет сигналом, что нынешняя российская система ушла в прошлое.