Девицы для Его превосходительства

Трагическая, преждевременная смерть Инессы Арманд (на фото внизу) подкосила Ленина. Эту женщину он действительно любил. Но он же, по сути дела, обрек ее на гибель
Свою жену Надежду Сталин свел в могилу, если не уничтожил собственноручно. (На фото Н.Аллилуева сидит рядом с ним). Оставшуюся жизнь он вдовел, но ложе с ним делили многие женщины. Молва приписывала роль сталинских наложниц балеринам Ольге Лепешинской, Марине Семеновой, оперным певицам Вере Давыдовой и Валерии Барсовой (четыре фото внизу)
Леонид Ильич Брежнев чувствовал себя в женском окружении, как рыба в воде. И женщины к нему льнули, причем не только из-за его высокого положения, но, безусловно, незаурядного мужского обаяния
Владимир Владимирович Путин любит иногда разыграть из себя крутого парня и плейбоя. Но имидж добропорядочного семьянина ему дороже всего

Секса в СССР, как известно, не было. Но в жизни руководителей страны он играл огромную роль

Такая вот фривольная, на первый взгляд, «летняя» тема – политические гиганты и секс в их жизни. Кто-то скажет: фи, публикация на потребу, достойная желтой прессы! Никакой желтизны. Тем более что новых сенсаций, волнующих падкую на клубничку публику, мы не откроем. Все уже давно открыто. И, главное, задачи мы ставим перед собой другие.
Россия – особая страна. У нас не принято публично говорить о сексе, тем более в приложении к крупным политическим фигурам, которых у нас вообще принято либо воспевать, либо распинать – никаких нюансов и полутонов. Тем не менее, темой секса наполнена наша жизнь – в гораздо большей степени, чем жизнь западных обывателей. Просто десятилетиями сложившаяся система всевозможных идеологических табу вытеснила эту тему в область анекдотов, двусмысленных шуток и «оговорок по Фрейду». На них в России горазды все – от нежных нимфеток до матерых, занимающих высокое государственное положение мужей, один из которых процитирован в эпиграфе к этому повествованию.
У этой опасной темы есть свойство живой воды. При соприкосновении с ней оживают не просто давно умершие, но еще и мифологизированные, мумифицированные, легендизированные, а потому всем приевшиеся и опостылевшие исторические фигуры. Через призму этой темы мы часто раскрываем их для себя заново. В отношении политических идолов это бывает особенно занимательно и поучительно. Это помогает нам понять не только их, но и эпоху, которая часто даже называется по их имени.

Втроем в опломбированном вагоне
Что мы знаем сегодня о Ленине? Иногда кажется, что все. Раскрыты за пресловутые последние два десятилетия многие архивные тайны, стала доступна та мемуарная литература, которая в СССР была под запретом; давно рассеялся, как утренний туман, образ «самого человечного человека», «дедушки Ленина», друга всех трудящихся на Земле. На его месте воцарился образ жестокого, беспощадного политика, все поверявшего циничным расчетом, готового заложить душу черту и дьяволу, сотрудничать с теми, с кем его страна воевала, ради того, чтобы добиться своей цели – прийти в этой стране к власти. Маньяк власти: таким в действительности, наверное, и был Владимир Ильич Ульянов-Ленин. Но ведь в какие-то моменты своей жизни он бывал и другим? Кого-то когда-то он целовал, любил, называл, как есенинский черный человек, скверной девочкой и своею милой?
Официальная история личной жизни Ильича не оставила нам свидетельств нежных чувств. С Крупской, судя по всему, его связывала в большей степени приверженность делу революции и, в лучшем случае, многолетняя привычка. Как свидетельствуют современники, нежности в их отношениях было немного. На людях Ленин мог назвать жену «мымрой». Возможно, он и не вкладывал в это оскорбительного содержания и желания обидеть, но тем хуже: такой стиль общения свидетельствовал о том, что в своей Надежде Константиновне он меньше всего видел женщину и возлюбленную.
Но те же современники свидетельствуют, что большая любовь в жизни Ленина все-таки была. Советские биографы вымарали ее из жизнеописания вождя – обширная переписка Ленина и русской революционерки французского происхождения Инессы Арманд в советское время была опубликована лишь частично, и даже в опубликованных письмах сделаны большие купюры. Мало кому другому Ленин написал столько писем. Конечно, и в этом продолжавшемся несколько лет романе (он начался в 1908 году, когда Ленину было 38, а Арманд 34) Ленин оставался Лениным, перемежая в своих письмах размышления на темы классовой борьбы сугубо личными пассажами, вроде: «О, мне хотелось бы поцеловать тебя тысячу раз, приветствовать тебя и пожелать успехов: я вполне уверен, что ты одержишь победу»…
Эта фраза написана по-французски, и врезается в рассуждения о том, какими должны быть профсоюзы, или еще что-то в этом роде. Инесса Арманд в проявлениях своих чувств была куда лиричнее: «Тебя я в то время боялась пуще огня. Хочется увидеть тебя, но лучше, кажется, умереть бы на месте, чем войти к тебе, а когда ты почему-либо заходил в комнату Н. К., я сразу терялась и глупела. Всегда удивлялась и завидовала смелости других, которые прямо заходили к тебе, говорили с тобой… Я так любила не только слушать, но и смотреть на тебя, когда ты говорил. Во-первых, твое лицо так оживляется, и во-вторых, удобно было смотреть, потому что ты в это время этого не замечал»…
Или вот: «Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Я знаю, я чувствую, никогда ты сюда не приедешь! Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты еще здесь, в Париже, занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитей связана с мыслью о тебе. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда я тебя очень любила. Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью, и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать? Ты спрашиваешь, сержусь ли я за то, что ты «провел» расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя… Крепко тебя целую. Твоя Инесса»…
Крупская знала об их отношениях, несколько раз собиралась уйти, однако всякий раз Ленин ее удерживал. В 1915 году она поставила вопрос ребром – или она, или Арманд. Выбор вождя известен. Видимо, со спокойной, уравновешенной Крупской ему было комфортнее, чем с пылкой, романтичной Арманд. Между прочим, у Крупской с Арманд установились очень хорошие, дружеские отношения – зная все, Надежда Константиновна никогда этого не показывала, кроме нескольких, причем, видимо, совершенно не скандальных объяснений с мужем. И никогда не пыталась «выдавить» Арманд из круга близких ленинских друзей.
После 1915 года роман с Арманд как таковой сошел на нет, хотя близкие человеческие отношения продолжались. Они и возвращались из эмиграции в Россию в одном опломбированном вагоне, в одном купе – Ленин, Крупская и Арманд. После революции Ленин и вовсе оказался в плену других забот, хотя об Арманд не забывал, посылая ей записки, в которых спрашивал о здоровье детей, хлопоча о выделении для нее квартиры, продуктов, телефона и так далее. Чем жила она в то время? Судя по дневниковым записям, ее чувства к Ленину не столько остыли, сколько сожгли ее изнутри: «…Теперь я ко всем равнодушна. А главное – почти со всеми скучаю. Горячее чувство осталось только к детям и к В. И. Во всех других отношениях сердце как будто бы вымерло. Как будто бы, отдав все свои силы, всю свою страсть В. И. и делу работы, в нем истощились все источники любви, сочувствия к людям, которыми оно раньше было так богато… Я живой труп, и это ужасно».

Серго «устроил солнце»
Кроме всего прочего, как заморская птица, она, видимо, тосковала в совершенно ей чужой и чуждой России и мечтала уехать домой. Но уже тогда это было не так просто. Осенью 1920 года, когда, наверное, стало совсем невмоготу, она решилась, позвонила Ленину. Тот был занят, ответил запиской, в которой обращается на «вы», хотя всю жизнь был с ней, одной из немногих, на «ты»: «Дорогой друг! Грустно было очень узнать, что вы переустали и недовольны работой и окружающими (или коллегами по работе). Не могу ли помочь вам, устроив в санатории? С великим удовольствием помогу всячески… Если не нравится в санаторию, не поехать ли на юг? К Серго на Кавказ? Серго устроит отдых, солнце, хорошую работу наверно устроит. Он там власть… Подумайте об этом?..»
Помимо этого «вы», записка поражает своей бездушной, безличной холодностью, не позволяющей даже предположить, что ее автор обращается к своей, пусть бывшей, возлюбленной. Так, не без любезности, не по-хамски, отделываются от просителя. Он просит об одном, а ему предлагают всяческое содействие в получении чего-то другого, делая вид, что не понимают, о чем идет речь, и что предлагаемая замена совершенно равноценна.
Мне кажется, Инесса все поняла. То есть, по поводу чувств «В.И.» она давно, наверное, не питала никаких иллюзий. Но теперь она поняла еще и то, что клетка захлопнулась и птичке в ней пропасть, родного французского солнца никогда больше не видать. Теперь ей солнце «устроит» только «Серго» – большевистский диктатор Закавказья Серго Орджоникидзе.
Обреченно она отправилась на Кавказ умирать. Через месяц с Кавказа пришла телеграмма: «Вне всякой очереди. Москва ЦЕКа РКП. Совнарком. Ленину. Заболевшую холериной товарища Инессу Арманд спасти не удалось точка кончилась 24 сентября точка тело препроводим Москву Назаров».
Говорят, больше никто и никогда, ни до, ни после, не видел Ленина плачущим. Он прислал на гроб венок из живых белых цветов с надписью на траурной ленте: «Товарищу Инессе от В. И. Ленина». Секретарь Третьего Интернационала Анжелика Балабанова описала его в день похорон: «Не только лицо Ленина, весь его облик выражал такую печаль, что никто не осмеливался даже кивнуть ему. Было ясно, что он хотел побыть наедине со своим горем. Он казался меньше ростом, лицо его было прикрыто кепкой, глаза, казалось, исчезли в болезненно сдерживаемых слезах…»
Ее прах захоронили в Кремлевской стене, хотя по своим революционным заслугам Инесса Арманд на такую честь не «тянула». В 1921 году Ленин отправил записку председателю Моссовета Каменеву с просьбой высадить цветы на могиле Арманд и поставить плиту. И скромно добавил: «Может быть, в частном порядке?»
По мнению подруги Арманд, Александры Коллонтай, ее смерть подкосила Ленина: «Он не мог пережить Инессу Арманд. Смерть Инессы ускорила его болезнь, ставшую роковой…» Понимала это и чуткая Крупская, которая, по всей видимости, очень любила своего мужа. Чтобы как-то его, уже больного, морально поддержать, она выполнила его волю: в 1922 году в Горки были привезены из Франции дети Инессы Арманд. Правда, до Ленина их не допустили.
А когда Ленин умер, она обратилась к правительству с просьбой захоронить его останки вместе с прахом Инессы Арманд. Это был действительно красивый, великодушный жест, которого фарисейская мораль большевиков принять не могла. Сталин отверг это предложение. И не только отверг. Он потом шантажировал им беднягу Крупскую. Когда та осмеливалась высказывать какое-то свое особое мнение, он угрожал, что ее «разжалуют» из вдов Ленина, а на ее место «назначат» Арманд.
Так, символически и значимо, закончился этот роман. Даже свою любовь Ленин умудрился уничтожить, отказав ей в спасении и отправив фактически на смерть. Мрачная история. Но в ней хотя бы была любовь. И в жизни Ленина, короткой и безжалостно-целеустремленной, как остро заточенный штык, все-таки был эпизод с красивым названием «любовный роман»

Снохач
Таких названий мы не встретим в жизнеописании Сталина. И слово «любовь» здесь некуда вставить. И слово «слезы» – тоже. Ни на чьих похоронах он не плакал – в том числе собственной жены, покончившей с собой в результате счастливой семейной жизни. Впрочем, на похороны Надежды Аллилуевой он просто не пришел, сказав Авелю Енукидзе: «Ты ее крестил, ты и хорони».
Есть мнение, что Надежда Аллилуева была единственной женщиной, которую он любил в своей жизни. Ну что же, если считать доказательствами любви десять абортов, которые бедная женщина сделала, то да. Как пишет биограф Аллилуевой Ольга Трифонова, врач, осматривавший ее в заграничной клинике, сказал ей: «Бедняжка, вы живете с настоящим животным!»
Как и во всем остальном, так и в своей сексуальной жизни Сталин был личностью абсолютно патологической. В туруханской ссылке, накануне революции, он жил с 14-летней девчонкой, Лидой Перепрыгиной, которая прижила от него двоих детей, коих он, естественно, не признал. Жандарму, предъявившему ему обвинение в растлении малолетней, он малодушно обещал, что женится на Лиде, но, как только срок наказания закончился, уехал из тамошних мест. Один из сталинских внебрачных детей умер в младенчестве, другого усыновил добрый малый, местный крестьянин, который взял Лиду замуж. А сама Лида еще долго писала Сталину письма, на которые он не отвечал. Все это не сплетни и не досужие домыслы, а факты, почерпнутые из секретного письма председателя КГБ Ивана Серова Никите Хрущеву от 18 июля 1956 года.
И Надежде Аллилуевой, когда он стал с ней сожительствовать, в 1917-м, было всего лишь шестнадцать. Существует, между прочим, и версия, согласно которой она была сталинской дочерью, и однажды он ей сказал об этом (после чего их и без того тяжелые отношения превратились в сущий ад). Во всяком случае, по некоторым сведениям, с матерью Надежды, Ольгой, у 23-летнего Сталина был любовная интрижка во время его наездов в Баку в 1900-1901 гг. (Надежда Аллилуева родилась в сентябре 1901-го).
После смерти Аллилуевой (опять же – помимо версии самоубийства, существует и версия, согласно которой она была собственноручно застрелена Сталиным), отец народов некоторое время сожительствовал с женой ее брата Павла, Женей Сванидзе. Потом род Сванидзе (а это были родные его первой, рано умершей жены Екатерины) Сталин извел почти под корень, равно как и род Аллилуевых. Не миновала кровавая коса и бедную Женю.
В таком богатом, помимо прочего, на фривольности, русском языке есть слово «снохач». Оно обозначает носителя особой разновидности эдипова комплекса, так сказать, этого комплекса наоборот, – любителя переспать с собственными молодыми родственницами и свойственницами. В богатой моральными достоинствами личности Сталина он занимал важное место наряду с комплексом растлителя малолеток. Собственно, это две стороны одной медали. А сама «медаль» – патологическая личность, в своих отношениях с женщинами стремящаяся прежде всего унизить, растоптать их и за счет этого самоутвердиться, доказать им, себе, городу и миру, свое превосходство.

Да плат узорный до бровей
Интересно, что по мере самоутверждения «комплекс снохача» постепенно оставляет Сталина. На смену ему приходит другой вытесненный комплекс, связанный с его национальностью, которую Сталин всю жизнь ненавидел и стыдился, и внешней неказистостью – малым ростом, прежде всего. Любовницы всесильного Сталина, окончательно расправившегося с противниками, подлинными и мнимыми, и в одиночестве воцарившегося на кремлевском олимпе, – статные русские красавицы. Они как бы символизируют собой власть над главным, титульным, как теперь говорят, народом подмятой под себя и изнасилованной Сталиным России. Народом, который пострадал от сталинщины больше всех прочих и этническая непринадлежность к которому так тяготила тирана. Это ведь миф, что Сталин любил Грузию. Он ее любил только на обеденном столе: желудку и его пристрастиям и привычкам не прикажешь. Он ненавидел ее не меньше, чем современный скинхед ненавидит «лиц кавказской национальности». Ненавидел свой уродливый, сильнейший акцент, от которого так и не смог избавиться, прожив в Москве большую часть жизни. Ненавидел восточные черты лица, которые неизменно «облагораживались» и «славянизировались» ретушерами в газетах. Неслучайно, когда Сталина в кино впервые сыграл русский актер Алексей Дикий (до этого играли только грузины) – и сыграл, на свой страх и риск, без традиционного грузинского акцента в речи и без подчеркивания восточных черт лица при помощи грима – Сталин тут же предпочел его исполнение всем прочим.
Начиная с середины 1930-х годов его «наложницами» – назовем их так, на восточный манер – становятся актрисы главного театра страны, Большого: балерины Марина Семенова и Ольга Лепешинская, оперные певицы Вера Давыдова, Валерия Барсова, Наталия Шпиллер. Почти все они, впрочем, отрицали факт любовной связи со Сталиным. Но молва – причем в те годы, когда говорить на такие темы было очень опасно, – упорно повторяла именно эти имена, никакие другие. Женщин можно понять: когда об этом стало можно говорить, все они были уже в возрасте, у них были дети и внуки… Да и не так просто признаться в романе с дьяволом.
Только Вера Давыдова в записанных с ее слов в начале 1990-х воспоминаниях решилась это сделать, предпослав повествованию такой пассаж: «Я – актриса! И, пожалуй, мне единственной на всем белом свете недоверчивый Сталин поверил до конца… Много лет я вела двойную жизнь, которую приходилось делить между театром – репетициями, спектаклями, концертами – и его страстными, порой истерично-бурными ласками. Говорю об этом, потому что хочу, чтобы после моей смерти человечество узнало и другого Сталина — обнаженного».
На самом деле, обнаженный Сталин оказался ничуть не лучше и привлекательнее одетого. Вот, в частности, как Давыдова вспоминает их первую встречу, на которую она приехала в специально присланной за ней после спектакля машине, не вполне еще точно зная (хотя, конечно, предполагая), зачем ее вызвали к всемогущему богу: «После крепкого горячего кофе, вкуснейшего грога стало совсем хорошо. Боязнь и растерянность улетучились. Я пошла за ним. Оказалось, что И.В. ростом ниже меня. Мы вошли в комнату, где стояла большая низкая кушетка. Сталин попросил разрешения снять френч. На плечи он накинул восточный халат, сел рядом, спросил: «Можно потушить свет? В темноте легче разговаривать». Не дождавшись ответа, он погасил свет. И.В. меня обнял, умело расстегнул кофточку. Сердце мое затрепетало. «Товарищ Сталин! Иосиф Виссарионович, родненький, не надо, я боюсь! Пустите меня домой!..» На мой жалкий лепет он не обратил никакого внимания, только в темноте загорелись ярким пламенем его звериные глаза. Я еще раз попыталась вырваться, но все было напрасно».
Такая вот любовь – с первого сталинского взгляда. Их отношения продолжались 19 лет. После смерти Сталина Давыдова оставила Большой – хотя ей было всего 47 лет, возраст для певицы отнюдь не преклонный, – уехала из Москвы в Тбилиси, где вела тихую, уединенную жизнь, преподавая в местной консерватории. В переезде в Тбилиси особенного знака судьбы усматривать не стоит: просто всю жизнь Давыдова была за-
мужем за грузином, также оперным певцом Мчелидзе-Южным, на его родину они и вернулись после смерти другого грузина. Впрочем, не то грузина, не то осетина – даже это нам до сих пор о Сталине доподлинно неизвестно, так как неизвестно, кто был его отцом.
Еще одна многолетняя пассия Сталина была в том же исконно русском стиле, хотя в Большом не пела, а просто прислуживала ему на «ближней» даче в Кунцево. Деревенская девушка Валя Истомина попала в сталинскую обслугу на даче в Зубалово в 1935 году, когда ей было 18 лет, потом ее «перебросили» в Кунцево. Вплоть до 1952 года она проработала у него, совмещая обязанности экономки и любовницы. За год до сталинской смерти ее фактически изнасиловали давно за ней охотившийся начальник сталинской охраны Власик и тоже с некоторых пор «положивший глаз» на нее Берия. Узнав об этом, Сталин избил Валентину и отправил в лагерь за Полярный круг, откуда она вернулась за несколько недель до сталинской смерти. По свидетельству Светланы Аллилуевой, никто так искренне не горевал у остывавшего сталинского тела: «Пришла проститься Валентина Васильевна Истомина – Валечка, как ее все звали, – экономка, работавшая у отца на этой даче лет восемнадцать. Она грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос, как в деревне. Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей. …До последних дней своих она будет убеждена, что не было на свете человека лучше, чем мой отец».
Вот и пойми после этого женщин…

Непременно с разоблачением
Советская эпоха во всем была двуличной. В сфере личной морали эта двойственность выражалось сильнее всего. Большие начальники произносили высокие слова о нормах социалистической нравственности и ее преимуществе над буржуазной, о разложении и загнивании империализма. А сами разлагались так, как никакому империализму не снилось. Жить на две семьи было для начальников в порядке вещей и не предел возможностей. Выведенный Булгаковым в «Мастере и Маргарите» председатель акустической комиссии московских театров Аркадий Аполлонович Семплеяров взят, что называется, с натуры. На Воландовом сеансе в Варьете, как читатель помнит, Аркадий Аполлонович, чувствуя свою высокую ответственность за идеологическое наполнение представления, требует от Бегемота и Коровьева «разоблачить технику фокусов», опасаясь, что без разоблачения «блестящие номера» оставят у «зрительской массы» «тягостное впечатление». И получает «разоблачение»:

– Зрительская масса, – перебил Семплеярова наглый гаер, – как будто ничего не заявляла? Но, принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, Аркадий Аполлонович, я, так и быть, произведу разоблачение. Но для этого разрешите еще один крохотный номерок?
– Отчего же, – покровительственно ответил Аркадий Аполлонович, – но непременно с разоблачением!
– Слушаюсь, слушаюсь. Итак, позвольте вас спросить, где вы были вчера вечером, Аркадий Аполлонович?
При этом неуместном и даже, пожалуй, хамском вопросе лицо Аркадия Аполлоновича изменилось, и весьма сильно изменилось.
– Аркадий Аполлонович вчера вечером был на заседании акустической комиссии, – очень надменно заявила супруга Аркадия Аполлоновича, – но я не понимаю, какое отношение это имеет к магии.
– Уй, мадам! – подтвердил Фагот, – натурально, вы не понимаете. Насчет же заседания вы в полном заблуждении. Выехав на упомянутое заседание, каковое, к слову говоря, и назначено-то вчера не было, Аркадий Аполлонович отпустил своего шофера у здания акустической комиссии на Чистых прудах (весь театр затих), а сам на автобусе поехал на Елоховскую улицу в гости к артистке разъездного районного театра Милице Андреевне Покобатько и провел у нее в гостях около четырех часов.
– Ой! – страдальчески воскликнул кто-то в полной тишине.
Молодая же родственница Аркадия Аполлоновича вдруг расхохоталась низким и страшным смехом.
– Все понятно! – воскликнула она, – и я давно уже подозревала это. Теперь мне ясно, почему эта бездарность получила роль Луизы!
И, внезапно размахнувшись коротким и толстым лиловым зонтиком, она ударила Аркадия Аполлоновича по голове.
Подлый же Фагот, и он же Коровьев, прокричал:
– Вот, почтенные граждане, один из случаев разоблачения, которого так назойливо добивался Аркадий Аполлонович!
– Как смела ты, негодяйка, коснуться Аркадия Аполлоновича? – грозно спросила супруга Аркадия Аполлоновича, поднимаясь в ложе во весь свой гигантский рост.
Второй короткий прилив сатанинского смеха овладел молодой родственницей.
– Уж кто-кто, – ответила она, хохоча, – а уж я-то смею коснуться! – и второй раз раздался сухой треск зонтика, отскочившего от головы Аркадия Аполлоновича.
– Милиция! Взять ее! – таким страшным голосом прокричала супруга Семплеярова, что у многих похолодели сердца.
А тут еще кот выскочил к рампе и вдруг рявкнул на весь театр человеческим голосом:
– Сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!!
Ополоумевший дирижер, не отдавая себе отчета в том, что делает, взмахнул палочкой, и оркестр не заиграл, и даже не грянул, и даже не хватил, а именно, по омерзительному выражению кота, урезал какой-то невероятный, ни на что не похожий по развязности своей марш.
На мгновенье почудилось, что будто слышаны были некогда, под южными звездами, в кафешантане, какие-то малопонятные, но разудалые слова этого марша:
Его превосходительство
Любил домашних птиц
И брал под покровительство
Хорошеньких девиц!!!

Аркадий Аполлонович Семплеяров навеян уже фигурировавшим в нашем повествовании, правда, в другом контексте, видным коммунистом, советским партийным и государственным деятелем Авелем Сафроновичем Енукидзе, близким другом Сталина, вошедшим в историю, в основном, двумя деяниями – тем, что подписал драконовский «закон о колосках» в 1932 году, и тем, что развел вокруг себя в ЦИКе, которым руководил, такую «малину», что последний портовый бордель на «буржуазном Западе» показался бы рядом с этим ЦИКом воскресной школой.
Собственно, эта самая новая советская элита, с одной стороны, бесилась с жиру, в то время как миллионы в стране жили впроголодь, а то и вовсе умирали с голоду или получали 10 лет лагерей за «кражу» нескольких колосков с колхозных полей. А с другой – топила в этом загуле и разврате свой страх перед тем, что сталинская кровавая коса неизбежно докосит и до них, сегодняшних небожителей. Докосила она до Енукидзе, добралась и до других Семплеяровых, полу-Семплеяровых, Семплеяровых-в-квадрате, вовсе-не-Семплеяровых… Безнаказанно жить так, как он хочет, в полном противоречии с какими бы то ни было моральными нормами, в Советской России можно было только одному человеку. Даже Берия с его семью сотнями любовниц – да каких там любовниц, просто имевших несчастье попасться ему на глаза, выдернутых его тонтон-макутами и изнасилованных им в особняке во Вспольном переулке девчонок и женщин – даже Берия, думаю, боялся, что когда наконец сталинский кулак обрушится на его плешивый затылок, то припомнят ему и все его похождения…

Секс-символ ЦК КПСС
В таких уродливых противоречиях не жила даже, а корчилась властная верхушка страны – так называемая советская элита. Как седло постоянно массировало простату древних кочевников, обеспечивая тем самым их высокий сексуальный потенциал, так сексуальная энергия высшей советской номеклатуры словно постоянно стимулировалась пароксизмами страха. Война, которая, как известно, «все спишет», добавила сюда новых острых ощущений и новую практику ППЖ – походно-полевых жен, когда к штабным поездам некоторых особо выдающихся военачальников был прицеплен специальный вагон с «девочками для развлечений». Было и такое. И Сталин, конечно, смотрел на все это сквозь пальцы для того, чтобы в необходимый момент выложить компромат на стол, взять железной рукой недавнего фаворита за одно место и, как сказано у Эрдмана, вырвать с корнем его половую распущенность. Все под Сталиным ходили и понимали, что весь этот «красный бомонд» для каждого из них – до поры до времени.
После смерти Сталина измученная страхом элита захотела наконец избавиться от этой страшной раздвоенности существования, расслабиться, пожить спокойно, размеренно, по-буржуазному. Если изменять женам, то тоже – спокойно, по-буржуазному. Собственно, именно здесь, когда стал разрушаться созданный Сталиным порядок, при котором вся страна – не только низы, но и верховная номенклатура, – чувствовали себя узниками одного большого лагеря и жили без всякой уверенности, что завтрашнее утро встретят на свободе, – именно здесь пролегает тот рубеж, с которого началось разрушение советской системы. И личная жизнь, в которой новая номенклатура наконец вполне откровенно, лишь слабо камуфлируя это, стала дрейфовать к «загнивающему Западу», показательна в этом смысле в первую очередь.
Никита Хрущев, впрочем, в этом отношении фигура переходная и не очень выразительная. Он жил еще старыми нормами и комплексами, особенно в сфере личных привычек. При этом Семплеяровым он никогда не был: примерный семьянин, даже, кажется, ППЖ на фронте не завел. Зато сменивший его Леонид Брежнев – персонаж в свете нашего повествования ключевой и яркий. Именно с ним приходит в жизнь советской номенклатуры отчетливо выраженный культ дольче вита. В прошлогодней «серии» нашей многолетней «мыльной оперы» о личной жизни первых лиц я писал о хобби и увлечениях отечественных руководителей. Так вот, у Брежнева этих самых хобби было больше, чем у всех предыдущих лидеров вместе взятых, по этой части он в нашей советской и послесоветской истории самый главный. Лёня, как его называли в народе, любил отдохнуть, не скрывал этого и знал в этом толк. Любил автомобили, у него была великолепная «коллекция», насчитывавшая несколько уникальных экземпляров. Ставлю слово «коллекция» в кавычки, потому что присвоены они были Леонидом Ильичем незаконно – ему их дарили как главе государства, и он должен был сдавать их в Гохран, чего не делал. Впрочем, после его смерти вся коллекция была реквизирована. Был страстным болельщиком, до наступления одолевших его болезней и сам был достаточно спортивен – по утрам плавал в бассейне, делал зарядку.
В общем, как я однажды уже написал, это был единственный наш руководитель, который в лучшие свои годы вполне соответствовал характеристике «плейбой». Все было при нем – фактура, своеобразная харизма, желание и умение хорошо одеваться и красиво жить. С него вообще начинается новая глава в истории отношений советских политиков с модой. Леонид Ильич первым из советских лидеров примерил солнцезащитные очки. И выглядит в них на фотографиях, как настоящий мачо. Костюмы благодаря стараниям легендарного модельера из Общесоюзного дома моделей на Кузнецком мосту Александра Игманда, обшивавшего Брежнева, сидели на его фигуре безупречно. Мало кто знает, что Брежнева считали в ту пору одним из самых элегантных мировых политиков – за эти самые безупречно сидевшие на нем костюмчики.
Ну, и главное увлечение брежневской жизни, без которого настоящего плейбоя нет. Я имею в виду, конечно, женщин. Вот Владимир Владимирович Путин и атлетичен, и одевается с иголочки, и фотографируется обнаженным по пояс. А все эти слагаемые плейбоя из него не делают, главного не хватает. Когда ему попытались это слагаемое добавить, запустив «утку» про роман с гимнасткой, реакция президента доказала: репутация добропорядочного семьянина и христианина для него дороже имиджа плейбоя.
Леонид Ильич явно был устроен по-другому, нежели Владимир Владимирович. Конечно, главную свою слабость он не афишировал, но вся страна знала, какое у него любимое хобби. Несмотря на то, что советская печать, в отличие от российской современной, о таких материях не писала.
Коллекция брежневских женщин куда богаче коллекции его автомобилей, несмотря на всю уникальность последней. Просто первую он собирал всю жизнь, а вторую – лишь с той поры, как поселился на кремлевском олимпе. Да и вообще – что такое самый распрекрасный автомобиль против красивой женщины? Лишь средство передвижения, на котором можно эту женщину покатать, лишний раз сведя ее с ума.
Любимая коллекция Леонида Ильича была начата на войне походной полевой женой, медсестрой Тамарой, из-за которой сразу после войны он едва не разошелся с терпеливой Викторией Петровной, а закончена ставшей теперь уже легендарной, увековеченной в телесериале медсестрой Ниной, которую в последние годы жизни он буквально от себя не отпускал. А между двумя медсестрами были певица из Сочинской филармонии Анна Шалфеева (между прочим, первая исполнительница песни «На позицию девушка провожала бойца»), некая Мария, руководившая прислугой в госрезиденции «Заречье», еще одна медсестра, Анна, из санатория «Барвиха», дочь болгарского генсека Живкова Людмила – женщина не только красивая, но и умная (она покончила с собой в возрасте 38 лет, за год до брежневской смерти). И многие другие. В свое время я уже пополнил эту коллекцию собственным рассказом о том, как в 80-е годы, во время командировки в Запорожье, мои тамошние друзья-актеры познакомили меня с капельдинершей местного театра. Ей было лет, видимо, под шестьдесят, но мужчины и в те годы обращали внимание на ее удивительную, величественную красоту. В ее жизни, судя по всему, было много романтических приключений. Но как одно из самых красивых она хранила память об ухаживаниях молодого Леонида Ильича (он работал в тех краях и до, и после войны). Рассказывала, как он возил ее купаться на Днепр: «А как я выкупаюсь, так он машину прямо в воду загоняет, меня на руки берет и несет, чтобы я ножки в песочке не пачкала».

Облико аморале
Наша новая, послесоветская эпоха еще не выработала ни своего стиля, ни своего отношения к тому, что до сих пор на старинный лад церемонно называется адюльтером. Все наши ориентиры в этом отношении (как, впрочем, и во многих других) сбиты: что называется, от одного берега отплыли – к другому так и не пристали. «Моральный кодекс строителя коммунизма» давно сдан в макулатуру, однако Библия так и не стала настольной книгой бывших строителей.
Да и вообще моральное сознание русского человека, что называется, темный лес, до такой степени оно мифологизировано и запутано. Для западно