Евгений Ройзман, специалист по Уралу

– Лет до пятидесяти.

– Когда вы закончили писать стихи и почему?

– Меня оборвало в 1996 году. Я не знаю, с чем это было связано. Потом в 2002-м написал еще, группа «Юта» сделала песни на них. Хорошие были стихи. И потом, в 2004-м, сидя в Госдуме, написал еще одно стихотворение.

И все. Наверное, это связано с какой-то физиологической перестройкой. Стихами надо жить, дышать. Ходишь, бормочешь их… Для меня это очень большая потеря.

– Несколько лет вы провели за решеткой. Это время можно было провести лучше.

– Я не уверен, что полезнее.

– И какую же пользу вы почерпнули по ту сторону забора?

– Опыт выживания в самых сложных условиях, опыт быстрой коммуникации с любым контрагентом, умение решать вопросы сразу – здесь и сейчас. Главное отличие опыта тюремного от обычного жизненного – то, что ты там находишься в замкнутом пространстве. Ни от одного конфликта никуда не уйти. Это очень серьезный опыт, понимание того, что не стоит зарекаться от сумы и от тюрьмы. Перестаешь бояться жизни. С другой стороны, столько русских ученых, поэтов, писателей сидели, прошли каторгу и ссылку. Тем более что отбывал здесь же. У нас далеко не возят, всё под боком. Я, кстати, этот факт своей биографии не скрывал, но и не муссировал, тем более, это было в другой стране, в другом столетии и в другом тысячелетии.

– Кто из политиков, наших или зарубежных, мог бы быть для вас примером, образцом?

– Мне интересен генерал де Голль, наш император Александр II. Кстати, об авторитетах. У меня был очень интересный разговор с Гариком Каспаровым. Я его тоже, как вы меня, спросил: «Кто на тебя наибольшее впечатление произвел в жизни?». Он ответил: «Рейган. Разговаривал с ним, он очень мощный». «А кто, – спрашиваю, – наоборот?» Он ответил, что сложно было с Горбачевым. Мы, сказал, как-то говорили с ним час, и я так и не понял, о чем мы разговаривали.

– А Ельцин?

– У меня о нем совершенно полярная информация. Когда Ельцин умер, я спросил у Аршбы (Отари Аршба, депутат Государственной думы. – Ред.): Отари, скажи мне – плюс или минус? Тот ответил: однозначно минус. Тут же Валера Зубов, бывший губернатор Красноярского края, сказал: однозначно – плюс. Сколько мы, говорит, работали – ни разу не подвел, ни разу не нарушил обещание. Ельцин был крупным русским человеком со всеми своими достоинствами и недостатками.

Он никогда не преследовал людей и никогда не преследовал журналистов. Вообще не был мелким человеком.

На фото: Еженедельная пробежка с мэром (ИТАР-ТАСС)

Еще посетители

По поводу изобретателя связались с Михаилом Прохоровым. Чертежи уйдут в Москву, может быть, там помогут с внедрением… Пришли люди, которые ищут помещение для обсуждения литературных произведений. Направлены в библиотеку имени
В.Г. Белинского… Следующие жалуются на то, что отобрали помещение у детского центра. Мэр просит подготовить документы, обещает помочь с ремонтом, если новое помещение будет непригодно для работы… Многодетная семья живет в общежитии… мать девяти детей просит помощи… у частного детского садика помещение забирают и отдают муниципальному, а родители против, говорят, что это лучший садик в городе, и хотят, чтобы их дети занимались там…

– Когда вы поняли, что высшее образование вам пригодится? И почему именно историческое?

– Как-то в детстве, в третьем классе, шел гулять мимо помойки и увидел гору выброшенных книг, одну поднял. Это был учебник истории средних веков для шестого класса. Я начал читать, наткнулся, как сейчас помню, на битву на Косовом поле, смерть короля Лазаря. Прочел этот учебник, меня зацепило. В общем, когда настало время поступать в университет, поступал на истфак. Занимался и Древним миром, и ветхозаветной историей, и горнозаводским Уралом. Но не стал специализироваться на Древнем мире, потому что каждый год – новые находки, надо быть в курсе дела. Я связывался когда-то с израильским Университетом Бар-Илана, хотел там стажироваться, участвовать в раскопках… Но это все-таки далеко. А горнозаводской Урал – вот он. У меня полное погружение. Все просто и понятно. 

– А как занялись ювелирным делом?

– Потому что я разбирался в этом. Еще при советской власти, открыли компанию вместе с товарищем. Производство было на Украине. Делали в основном цепочки, крестики, возили сюда. Как только стало возможно, в 1991 году открыли здесь, на месте, производство, делали часы. Открыл первый частный магазин. У нас и ювелиров не было тогда, работали авиамоделисты, они всё руками делать умеют. Мы первые часы обрабатывали на токарном станке. Потом я перетащил одного хорошего ювелира, да еще засунул к нему в ученики человек десять. Они потом все закончили Уральский политехнический институт. Собрали мощную команду. Когда начал борьбу с наркотиками, мне пришлось отойти от дел, чтобы компанию не разгромили

– Вы не курите и не пьете. Так было всегда?

– У меня семья некурящая. И я никогда не курил. Ну, в детстве пробовал, как все мальчишки. Но для меня всегда казалось диким в себя дым втягивать.

– А что с алкоголем? Никто никогда не видел пьющего Ройзмана.

– Меня никто не видел пьяным, хотя я умею пить, разбираюсь в винах. Для меня это тоже принципиально. Я рад, что могу показывать пример молодежи – в Екатеринбурге непьющий и некурящий мэр.

– А удовольствие от дегустации хорошего вина, старого коньяка?

– Я это удовольствие знаю. Более того, у меня никогда не было похмелья. Я позитивную часть знаю, негативная у меня отсутствует. Просто не пью, чтобы не пить.

– Жванецкий на днях сказал: «Тот кто курит, пьет, нюхает наркоту, может не пристегиваться в автомобиле».

– Тоже правильно. Зачем им пристегиваться? С другой стороны, мне жалко тех, кто гробит себя и других, поэтому я их много лет спасаю, и нам общими усилиями удавалось принять такие меры, что у нас взрослая смертность от алкоголя и наркотиков снижалась значительно, а детскую мы сбивали вообще до нуля.

– Ну, а те кто не хочет бросать? Дескать, колюсь я – мое это дело, и не приставайте ко мне…

– Мы делали так, чтобы у этих людей земля горела под ногами. Хочешь колоться, считаешь, что это личное дело каждого, – уезжай на необитаемый остров и колись там сколько влезет. Но если ты живешь в социуме, если рядом с тобой по улицам ходят наши женщины, наши пожилые родители, наши дети – тогда извини, дружок.

– Что самое страшное было в вашей жизни?

– Было самое страшное… Мне одна ситуация из жизни сразу в голову пришла, но я о ней говорить не хочу.

– Что в жизни самое дорогое?

– Конечно, есть вещи, дорогие по умолчанию: близкие, их здоровье… Но в индивидуальном плане нет ничего дороже свободы.

– Что самое сложное во взаимодействии с людьми?

– Когда не можешь оправдать их ожидания, когда помочь им не можешь, знаешь это, но тебе сложно об этом сказать.

– А что самое сложное в отношениях с женщинами?

– Разорваться невозможно.

– Как живут ваши дети?

– Слава богу, все хорошо. Одна дочь закончила университет в Швеции, серьезный фотограф, другая МГУ – философский факультет, работает на РБК у Любимова, младшая здесь, учится в школе.

– Какие у вас с ними отношения?

– Ну как – какие? Это же девочки. Их можно по голове погладить, обнять… Девочки лучше мальчиков.

Мэр по-прежнему бодр, а корреспондент «Совершенно секретно» следующих посетителей уже видеть не может. Поэтому он временно перемещается в кафе по соседству, где его ждет Федор Крашенинников, политолог, блогер, общественный деятель. Наверное, он лучше всех знает, кто есть кто в Екатеринбурге.

– Я голосовал за Ройзмана, хотя я совсем не член его фан-клуба. Просто власти довели ситуацию в городе до такого состояния, при котором голосование за Ройзмана – это не просто поддержка «нашего Жени», это единственный способ «показать фигу» власти. Но это не московская ситуация. У Навального есть понятная политическая позиция, многолетняя, замечу. У Ройзмана такой позиции нет. Человек несколько раз говорил, что в мэры он не пойдет, а потом пошел. То ругает Миронова, то хвалит Миронова, то он у Прохорова в партии, то сам по себе… Ройзман никогда не занимался политикой. Политика для него лишнее, ненужное дело. Он общественник, гражданский активист. Ройзман не оппозиция. Он никогда не был против системы глобально. Если Навальный говорит про «власть жуликов и воров», Ройзман такого никогда не скажет, хотя, возможно, и думает именно так. В бытность свою депутатом Госдумы, он был единственным блогером. Причем не помощники за него сочиняли, а он сам писал, дискутировал. Он охотно общался с журналистами, как человек харизматичный, очаровывал их. Порывистый, искренний. Но с ним невозможно работать технологам. Он не играет в команде. И не политик. Именно за это его часть людей любит.

Он тефлоновый. От него отскакивают все обвинения. Те, кто в него верят, не поверят никаким листовкам и телепередачам. В то же время в городе у него ограниченная популярность. Он ведь не набрал какого-то невероятного процента голосов. Я думаю, что голоса, которыми он выиграл, – это голоса таких, как я. Когда власть немыслимо подняла градус противостояния. Все эти крики, визги, листовки, «мама, не голосуй за бандита» и прочее. Чисто протестное голосование.
Ройзман человек обучаемый. Он не стесняется ни попросить, ни послушать совета. В том числе не только у своих безусловных сторонников. Он всегда готов подойти, пожать руку, поговорить. Те, кто работал против него, похоже, поверили в собственную пропаганду. Они поверили, что Ройзман, такой взрывной, эксцентричный, ни с кем работать не будет. А он может переступить через собственную неприязнь, поэтому безусловно найдет свою нишу в политической жизни города

С ним бесполезно дискутировать лишь на тему легализации марихуаны. Он сразу назовет тебя «говнокуром», и на этом дискуссия закончится. Он не будет делать различий между героином, кокаином и коноплей. Международный опыт ему не указ. Покурить сигаретку в амстердамском кофе-шопе или ширнуться одним шприцом «крокодила» на пятерых в грязном подвале – для него одно и то же. Вообще, Ройзман человек искренний, иногда до инфантильности. Сейчас он оказался один против всех. До какого-то момента он успешно играл на противоречиях между силовиками, властями. Воевал с городской властью, опирался на областную и наоборот. А в какой-то момент все поменялось и он оказался один. Вот тут-то на него все и накинулись. Но он и тут не растерялся, и свою многолетнюю известность капитализировал в пост мэра. Его вот за что еще не любили городские власти и депутаты: он, когда был депутатом Госдумы, тоже вел прием граждан и пачками рассылал депутатские запросы. Не продавал их за большие деньги, а тратил бесценный ресурс депутатского запроса на бабушек и дедушек. И горы этих запросов сыпались на головы городской администрации. Все депутаты как депутаты, а этому больше всех надо. Может быть, поэтому и такая борьба против него шла, листовки, телепередачи, причем телепередачи, которые никто не смотрит в городе.

У него очень неплохие перспективы в политике. Ему повезло, что у нас нет нормальной демократии. В Америке или Европе Ройзман никогда не смог бы победить на выборах. С его метаниями в политике, сменой позиции, неразберихой в личной жизни – какой из него американский политик? Но здесь он будет востребован. И как политик тоже. Надолго. Других людей в этом городе нет. И власти надо не мочить, а перетащить его на свою сторону. Но на это здесь ни у кого ума пока не хватило. В Москве, как ни странно, тоже.

* * *

Прием избирателей, вопреки надеждам, продолжался. Пришла старушка, которой не то нужно, не то не нужно было лечить зубы. Она выставила на стол разные пасты, полоскания и лекарства, которые дали ей в поликлинике, и советовалась с мэром, когда ей все-таки стоит начинать лечение. Мэр терпеливо слушал, давал советы… После восьми часов общения с избирателями Евгения слегка пошатывало. А еще нужно было поработать с бумагами и помочь разгрузить вещи детского писателя Владислава Крапивина, который перебрался из Тюмени в Екатеринбург. А на следующее утро была намечена еженедельная пробежка с мальчишками, на которую каждую субботу собираются дети и подростки, – всем охота побегать наперегонки с мэром, а потом попить с ним чаю с пирожками. После пробежки – работа в музее. Нужно закончить очередную книгу по невьянской иконе.  В последнее время и в местных, и в федеральных СМИ много говорили и писали о личной жизни Евгения. Приходилось даже слышать такую формулу: «Половина женщин Екатеринбурга мечтает родить ребенка от Ройзмана». Похоже, это заезжие журналистки, очарованные суровым уральским парнем, придумали. Во всяком случае, пока на втором этаже пишется книга по старообрядческой иконописи, на первом корреспондент «Совершенно секретно» беседует с женой Евгения Ройзмана Юлией Крутеевой, мамой его младших дочек и владелицей галереи «Арт-Птица».

На фото: Юлия Крутеева (фото Михаила Гохмана)

– Мы знакомы с 1985 года. Двадцать восемь лет. Познакомились на картошке, в колхозе. Я на третьем курсе была, он на первом, после рабфака.
Конечно, его харизму и тогда видно было за три с половиной километра, но лидером его назвать было нельзя. Мы стихи писали, и в нашей поэтической компании не было какого-то лидера, у всех было свое место.

– Но все-таки он отличался чем-то от остальных мальчишек?

– Отличался. Меня в нем привлекло сочетание несочетаемого. Поэт, человек тонкой душевной организации – и одновременно спортсмен, мог постоять за себя. Мог рассуждать о каких-то высоких материях, а потом пошутить совершенно по-другому, приземленно. Он и по начитанности, и по интеллектуальности обгонял всех. Ему, конечно, тяжело было учить всякую обязаловку, вроде истории КПСС, он человек несистемный, но учился хорошо. Просто через какое-то время он перевелся на заочный, он был женат, у него в то время уже была дочка Лина, надо было зарабатывать. Через какое-то время ушел, потом восстанавливался… Конечно, если бы Советский Союз остался, пришлось бы доучиться. А тогда развалилась вся система. Исчезло такое понятие, как научные организации. Корочки как таковые были ему не нужны. А потом, когда он начал писать серьезные статьи, публиковать книги по невьянской иконе, это образование потребовалось все-таки завершить

– Как начались ваши отношения?

– Да никак. Мы просто дружили… А потом… У нас было очень много близкого, объединяющего. Одна компания. Пошли первые неформальные художественные выставки, поэтические вечера. Казалось, что все кипело, а мы были в центре этого кипящего котла.

– Тяжело быть женой Ройзмана?

– Конечно! А женой другого человека быть легко? В современном мире женщина поставлена в жесточайшие условия. С одной стороны, она может реализоваться как личность – раньше такой возможности не было. Можно делать большие проекты. Но сочетать это с семьей, хозяйством очень тяжело. Да и ценность семейных институтов в нынешней России не очень высока. Современные мужчины не отличаются чистотой помыслов.

– С человеком неординарным вообще тяжело жить. Куда легче жить с посредственностью. Вопрос только – зачем?

– Как раз с Жениной неординарностью мне жить просто. Он не обращает внимания на мелочи. Ему не нужно подносить супы, крахмалить рубашки… Он нетребователен, никогда не ограничивал моей свободы, всегда поддерживал во всех начинаниях. Да, мне не хватает времени, проведенного с ним. После этой кампании хотела уехать с ним куда-нибудь хоть на неделю. Уехали, но всего на два дня. Хочется поговорить, побыть рядом…

– А за границу, где его не знают?

– Не получится. Его, по-моему, уже везде знают. Только на джипе в экспедицию. Тем более Женя не любитель экзотики. Вот на машине куда-то в болото заехать – это для него. И я такой отдых люблю.

– Есть у него какие-то кулинарные пристрастия?

– Как любой нормальный мужчина, любит мясо. Еще у него есть один бзик – жареные белые гренки, вымоченные предварительно в яйце и молоке. Еще любит в суп накидать целую гору сухариков… Он любит, когда я что-то для него готовлю. Ну так это любому приятно.

– А с дочками как он общается?

– Они на нем ездят. Это отец, который ни одной своей дочери не может сказать «нет». Он не ходит на родительские собрания, физически не может проводить столько времени с детьми, сколько провожу я, но всегда следит за тем, что с ними происходит. Причем делает это незаметно, ненавязчиво. Всегда готов сорваться и решать какие-то вопросы, с ними связанные. Он хороший отец. Нину, нашу старшую дочь, он всегда брал с собой к художникам, водил по выставкам, с младшей, Женей, тоже всюду ходит. 

Всякое было. Помню, Нина получила двойку и решила ее стереть из дневника. Стирала-стирала, протерла до дыры, увидела, что ничего не получается, и обратно нарисовала. Я в дневнике это безобразие увидела – надо ругать, а мне смешно. Представляете – на полстраницы стерто, размазано и обратно эта двойка детской рукой пририсована. Говорю ей – иди к отцу, предъявляй ему дневник. А сама слушаю, как он ее ругать будет. И слышу: «Ты что, Нина? Зачем ты стирала? Надо было на четверку исправить, вот тут палочку поставить». Я даже задохнулась тогда от возмущения. Ничего себе воспитание!

– Но ведь подействовало? Нина после этого не стирала двойки и не переделывала их в четверки?

– Не переделывала.

– Вы общаетесь со старшей дочкой Евгения, с Линой?

– Общаемся, конечно. Но она человек с другим сознанием. Ей здесь скучно. А сейчас у нее уже другая, взрослая жизнь. Нина с ней много общается, они видятся, переписываются.

– Не было желания разбавить женский коллектив мальчиком?

– Нет! Никаких мальчиков! Я по образованию биолог, и у меня свои представления о жизненном балансе. Я считаю, что все происходит так, как должно происходить. У меня один мальчик в семье и так есть.

– Ну и как? Получается воспитывать?

– Вы же видите! Результат налицо! Мы с Жениным папой постоянно друг друга дразним. Он мне: «Юля, признайся, ведь если бы не Женя, ты бы сейчас работала учительницей в Златоусте». А я ему в ответ: «Вадим Польевич, когда мы с вашим сыном познакомились, он был вчерашним уголовником. А сейчас он кто?!» Когда люди живут вместе, они неизбежно влияют друг на друга. И каждый раз, когда Женя делает следующий рывок вперед и вверх, я испытываю чувство гордости и удовлетворения. «Вот вам! Что вы о нем говорили? Получите и утритесь!

– Вы сами говорите, что он несистемный человек. Он был несистемным депутатом, сейчас стал несистемным мэром. Может ли чиновник быть несистемным?

– Слава богу, что в том понимании, которое мы в это вкладываем, он – не политик. Но с другой стороны – он политик номер один. Он может свести самые несочетаемые вещи, и у него все получится.

Евгений Ройзман сделал перерыв в работе и вышел в музейный зал. Иконы, книги, предметы быта, фотографии подобраны не так, как мы привыкли видеть это в больших музеях. Посреди экспозиции то, что обычно не принято показывать. Расстрелянный из ружья лик Богоматери, сундук, сделанный из икон. Это не пришлые люди сделали, свои, местные, чьи отцы и деды ходили в церковь, опоганенную и разграбленную детьми и внуками. Не из-за дефицита дерева делали мебель из икон в деревнях, стоящих посреди лесов.

Ройзман много сделал для спасения уральских икон. Его реабилитанты и волонтеры помогали реставрировать храм в деревне Быньги, он помогал реставрационному отделению местного художественного училища имени Шадра, поддерживал реставраторов. Сейчас в училище изъяты иконы, с обысками ходят к экспертам. Когда Евгений начинает об этом говорить, его лицо темнеет от злости. «Приходят мерзавцы со стеклянными глазами и шепчут людям на ухо: какое он имеет право заниматься русскими иконами – он же еврей».

– Как появился музей?

– Очень просто. Я для себя открыл невьянскую икону. Стал говорить со специалистами. Предложил альбом сделать. Они говорят: «Да мы хотели. А у нас то слайды украдут, то бухгалтер сбежит». Я сделал этот альбом. Собрал всех исследователей, потратил массу сил, чтобы они друг другу в горло не вцепились, не пинались ногами под столом. Только денег ушло сто сорок тысяч долларов. Про меня забыли уже на первой презентации. Все получили губернаторскую премию, а я… Я решил делать музей. Музею этому уже четырнадцать лет, вход бесплатный, работает без выходных. Обходится мне около трехсот тысяч рублей в месяц. Это первый частный музей иконы в России. Я показал тогда, что с властью можно работать. Вслед за мной люди стали открывать свои музеи, вводить коллекции в научный оборот. Мы здесь, внутри региона, благодаря этому подняли цену на невьянскую икону, иконы повезли в Россию из-за границы… Но времена меняются, и с нынешней областной властью все сложнее. Я к этим людям отношусь с опаской, уже несколько раз были мысли закрыть музей. Пока как-то держимся.

– Какие у вас отношения с верой?

– Для меня вопрос веры решен давно. Я знаю, что Бог есть. Поэтому живу с оглядкой.

ДОСЬЕ

Ройзман Евгений Вадимович родился 14 сентября 1962 года в Свердловске.  В 1981 году Орджоникидзевским районным судом Свердловска был осужден за кражу, мошенничество и незаконное ношение холодного оружия. Освобожден в ноябре 1983 года. В 1984 году судимость была снята. Закончил исторический факультет Уральского государственного университета. Вместе с Вадимом Чуркиным основал компанию «Ювелирный дом», специализирующуюся на производстве ювелирных изделий.  Поэт, автор трех стихотворных сборников, печатался в «толстых» журналах.

В 1999 году основал первый в России частный музей «Невьянская икона». Известен также как собиратель картин уральских художников и произведений «наивного искусства». С декабря 2003 года по декабрь 2007-го был депутатом-одномандатником IV Государственной думы. Был выдвинут первым номером списка «Справедливой России» по Свердловской области в Госдуму V созыва, однако на съезде партии кандидатура Ройзмана была исключена из партийного списка. Вступил в партию «Гражданская Платформа» Михаила Прохорова.

Споры о фонде «Город без наркотиков», который Евгений Ройзман создал в 1999 году, способны рассорить самых близких друзей. С одной стороны, результат налицо. Статистики бросивших наркотики нет, но нет ее и у других реабилитационных центров, как медицинских, так и действующих по иной методике. И быть не может, поскольку вообще статистики употребления наркотиков в стране нет. Утверждения Евгения Ройзмана о восьмидесяти процентах пациентов фонда «Город без наркотиков», бросивших колоться, остаются на его совести. Но он может предъявить результат. Волонтеры фонда почти все – бывшие наркоманы. Сейчас они свободны от наркозависимости.  Методы, которыми действуют в реабилитационных центрах, – мягко говоря, не самые гуманные. Ройзман и его сторонники не считают наркоманию болезнью. В борьбе со злом, по их мнению, хороши все средства. Вплоть до того, что в первые годы работы фонда реабилитантов приковывали наручниками к койкам.

Ходили также разговоры о связи Ройзмана с криминалом. Сторонники этой версии обращают внимание на то, что деятельность фонда в самом начале его существования была поддержана теми, кого в городе относят к «уралмашевским». Поддержка эта, как говорят в Екатеринбурге, связана была с тем, что у одного из лидеров сообщества «подсел на иглу» близкий человек.

Во время избирательной кампании Ройзману вспомнили всё… При этом анализ материалов против него, распространяемых в СМИ, показывает, что большая их часть имеет одного автора – журналиста «Комсомольской правды» Ульяну Скойбеду, прославившуюся фразой: «Порою жалеешь, что из предков сегодняшних либералов нацисты не наделали абажуров. Меньше было бы проблем».