Карибский кризис

Роберт и Джон Кеннеди

Большинство из нас проживают свою жизнь ровно и незаметно – без взлетов, без ощущения собственной значимости, но и без горечи падения. Это плюс. Но многих и не посещает мысль, что жизнь проходит впустую… Это минус. Что ж, Бог нам всем судья.

Но есть и антиподы этому большинству. Их мало. Но именно благодаря им мир, в котором мы живем, окрашен не только в невыразительные серые тона, но и в другие, более яркие краски.

Георгий Никитович Большаков родился в Москве в 1922 году в семье железнодорожников. О его детских годах не осталось свидетельств, так как ни братьев, ни сестер у него не было, а родители давным-давно скончались. В 1941-м Георгий окончил курсы военных переводчиков и, как тысячи его сверстников, отправился воевать. Его первой офицерской должностью стала должность переводчика штаба стрелкового полка. Через год он уже помощник начальника разведки стрелковой дивизии. Как перспективный офицер, неплохо зарекомендовавший себя на фронте, он был направлен в Высшую разведшколу Генерального штаба. Учился семь лет. За это время окончил не только Высшую школу, но и Военно-дипломатическую академию. К 1950-му был готов к серьезной самостоятельной работе.

Острого на язык и неплохо владеющего пером офицера направили в Нью-Йорк как корреспондента ТАСС при ООН. Журналистская деятельность часто используется в качестве прикрытия всеми разведками мира. Наша разведка – не исключение.

В Нью-Йорке Большаков занимал корпункт ТАСС вместе со своими коллегами из КГБ и несколькими «чистыми» журналистами. Много писал и публиковался. Легенда легендой, но отрабатывал он ее добросовестно.

В 1953 году, после двух лет работы при ООН, Георгий Никитович перебирается в Вашингтон, где знакомится с очень влиятельным американским журналистом Фрэнком Хоулменом, в то время занимавшим пост председателя совета Национального пресс-клуба. У Хоулмена были большие связи в администрации Белого дома, и, конечно же, знакомство нашего разведчика с такой информированной фигурой было на руку ГРУ. Открытый, благожелательный и обаятельный, Большаков настолько очаровал своего нового друга, что вскоре они стали дружить семьями.

Фрэнк Хоулмен оказался очень ценным источником информации, и, когда закончился срок командировки Большакова, этот контакт передали другому офицеру ГРУ – Юрию Гвоздеву.

В это время всесильному маршалу Жукову, который собирался с визитом в Индию и Бирму, понадобился личный переводчик. Большаков, блестяще знавший английский, оказался под рукой и был рекомендован министру. Так вместо малоинтересной бумажной работы в ожидании следующей «командировки» он попал в обойму приближенных к высшей власти. Официально его должность называлась «офицер для особых поручений при министре обороны СССР».

В течение двух лет, куда бы ни отправлялся маршал, Большаков всегда был при нем. Надо сказать, что весьма несентиментальный Георгий Жуков, от одного взгляда которого цепенели высшие военачальники страны, проявлял по отношению к Большакову удивительно теплое, почти отеческое чувство.

Рассказывают, Большаков буквально царствовал в приемной своего патрона. Разумеется, у него появились большие связи в аппарате Кремля и вокруг него: зять Хрущева Алексей Аджубей, один из руководителей ТАСС Харламов и другие известные в стране лица.

Но с утверждением Хрущева в должности главы Советского государства легендарный маршал попал в немилость. Настали черные дни и для Большакова. В выписке из личного дела скупо отмечается: «1957–1959 – старший офицер Главного разведывательного управления Генерального штаба». После приемной министра обороны – это прозябание. Испытав все прелести положения любимца Жукова, Георгий Большаков познал и все горечи, связанные с его опалой.

Но не зря заводил он связи – в конце 1959 года вновь едет в Вашингтон. На этот раз как заместитель главного редактора журнала «Советский Союз», издающегося на английском языке. В вашингтонской резидентуре ГРУ полковник Большаков числится старшим оперативным офицером.

Никита Сергеевич Хрущев

В конце 1960 года к власти в США пришел новый президент – Джон Фицджералд Кеннеди. Для советской разведки наступила горячая пора. Ярый ненавистник Советского Союза президент Эйзенхауэр больше не у дел. Но как поведет себя его преемник? Именно разведка должна была дать ответ на этот вопрос.

Кеннеди начал плохо. Унаследовав от прежней администрации кубинскую проблему, он санкционировал попытку вторжения на Кубу контрреволюционных сил в заливе Плайя-Хирон и потерпел унизительное поражение. Всего за два дня ожесточенных боев от сил вторжения не осталось и следа. Да, вторжение планировало и готовило правительство Эйзенхауэра, но ответственность за провал легла на нового президента. Тяжелое наследие. К тому же в Европе резко обострился берлинский вопрос и на карту был поставлен международный престиж Америки.

Вернувшись в США после почти пятилетнего отсутствия, Георгий Большаков возобновил свою связь с Фрэнком Хоулменом. Конечно же, Хоулмен был прекрасно осведомлен, какое воинское звание имеет его друг – советский «журналист». Знал он и то, какие мощные «выходы» есть у Большакова через Алексея Аджубея на первую семью в Советском государстве. Но и сам Фрэнк Хоулмен к тому времени уже не скрывал от Георгия, что наиболее важные моменты их дружеских бесед он доводит до сведения Роберта Кеннеди – нового министра юстиции и генерального прокурора США. Конечно, посты – вещь серьезная, но Роберт к тому же родной брат действующего президента. И это обстоятельство было главным.

Дружба братьев Кеннеди ни для кого не была секретом. Полковник Большаков не мог не понимать, в какую, собственно, игру и с кем он играет. Но встречи с Хоулменом продолжались. С момента поражения на Плайя-Хирон не прошло и нескольких недель, как у Хоулмена «внезапно» возникла идея. «А не лучше ли тебе самому встретиться с Робертом Кеннеди, тогда бы он имел информацию из первых рук», – сказал он Большакову.

Хоулмен прекрасно знал, что ни один разведчик не может пойти на контакт с новым источником информации, не испросив на это разрешения Центра, будь то даже контакт с секретаршей третьеразрядного чиновника. Встреча же со вторым лицом враждебно настроенного по отношению к СССР государства потребует многочисленных увязок и согласований в различных советских ведомствах.

Но Хоулмен понимал и другое: для Большакова – простого оперативного офицера разведки, блестящая карьера которого закончилась с опалой Жукова, – его предложение – редкий шанс вновь вырваться из безликой шеренги сослуживцев. Бывший порученец Жукова скорее сгорит, чем упустит его. Да и сам Большаков неоднократно намекал Хоулмену, что он единственный человек в советском посольстве, у которого есть связь непосредственно с самим Хрущевым.

Согласно табели о рангах, Георгий Большаков в советском посольстве занимал лишь сороковое место среди шестидесяти семи сотрудников. Когда он доложил о предложении Хоулмена своему начальству, это вызвало по меньшей мере удивление. Конечно, глава вашингтонской резидентуры ГРУ знал, что своим назначением на должность его подчиненный был обязан протекции Аджубея. Но предложение Хоулмена застало резидента врасплох. Встречу с Робертом Кеннеди он запретил.

Сегодня трудно утверждать точно, почему так получилось. Но факт остается фактом. В нарушение всех законов Большаков, несмотря на запрет резидента, все-таки пошел на этот контакт. Быть может, он понадеялся на свои связи в Москве – авось спасут в случае провала. А может, у него была ориентировка самого высокого руководства, позволяющая ему пренебречь любым запретом резидента…

9 мая 1961 года Фрэнк Хоулмен, точно зная, что в посольстве СССР по случаю праздника никого нет, кроме дежурного дипломата, с утра начал разыскивать Георгия Большакова. А когда наконец его нашел, пригласил в ресторан. Было около четырех часов дня, и время ланча давно прошло. Но Хоулмен был настойчив, и Большаков согласился. Они встретились в уединенном месте в Джорджтауне. В двадцать минут шестого американец посмотрел на часы. «Тебе пора домой?» – спросил Георгий. «Нет, – ответил Хоулмен, – это тебе пора. В шесть тебя ждет Бобби Кеннеди».

И Георгий Большаков поехал. Встреча произошла неподалеку от министерства юстиции, в парке. Кеннеди сразу взял быка за рога: «Послушай, Джорджи, я хорошо знаю твое положение. Знаю, что ты близок к ребятам из окружения Хрущева: Аджубею, Харламову, Юрию Жукову. Поэтому было бы неплохо, если бы они получали правдивую информацию из первых рук, от тебя. Я полагаю, они найдут возможность передавать ее Хрущеву».

Они поднялись в кабинет министра юстиции. Разговор продолжался несколько часов. Кеннеди говорил о проблемах, стоящих перед его братом, о том, что Джон не так уж свободен в своих действиях, несмотря на кажущееся благополучие. Президент США слишком зависит от общественного мнения, от конгресса, от «ястребов» Пентагона и ЦРУ и многого другого. «Они могут убрать его в любой момент. Поэтому в некоторых вопросах он должен действовать очень аккуратно и не идти напролом…

Братьям Кеннеди нужен был канал, по которому они могли бы доводить до сведения Хрущева свои проблемы. Могли бы конфиденциально объяснить, почему они вынуждены принимать то или иное решение.

Георгий Большаков

Этот разговор происходил незадолго до уже назначенной встречи лидеров двух сверхдержав в Вене. Джону Кеннеди по внутриполитическим причинам необходимо было завершить переговоры с Хрущевым успешно, а разногласий много – по статусу Западного Берлина, по положению на Кубе, по Лаосу, – и Никита Сергеевич человек несговорчивый. Канал связи, по которому можно разговаривать с Хрущевым по-человечески, не тратя время на дипломатические уловки, но так, чтобы об этом никто не знал, был необходим как воздух.

Вернувшись домой поздно ночью, Большаков долго не мог заснуть. В его карьере начинался новый этап. Стать тайным связным между руководителями двух могущественных держав – разве это не предел мечтаний любого разведчика? Но и нарушение запрета на встречу – тоже не шутка для военного человека! Так что у Георгия Никитовича имелись все основания потерять сон в ту знаменательную для него ночь.

Наутро он доложил о беседе в Москву. Через пять дней пришло указание ЦК КПСС – о том, что и как Большаков должен сказать Роберту Кеннеди при новой встрече. Своего рода карт-бланш на проведение одной из самых уникальных тайных операций в истории. Причем карт-бланш, выданный на самом высоком уровне. Естественно, Большаков был поставлен в жесткие рамки. Документ строго регламентировал его полномочия: «Тов. Большакову следует строго придерживаться вышеизложенных указаний. Если Р. Кеннеди поставит другие вопросы, не предусмотренные данными указаниями, то тов. Большаков, не давая ответа по существу, должен зарезервировать право обдумать эти вопросы и обсудить их с Р. Кеннеди позднее». Но лично для разведчика это была большая победа.

Во время венской встречи Хрущев повел себя по-хамски. Видимо, он не воспринимал молодого американского президента всерьез. Переговоры провалились, но у братьев Кеннеди хватило ума не обвинить в провале Большакова. Да, через него советское руководство делало президенту большие авансы. Да, эти авансы оказались ложными. Но не мог же Большаков нести ответственность за непредсказуемость Никиты Сергеевича.

И встречи с Робертом продолжались. По настольному календарю Кеннеди за полтора года работы Большакова их насчитывается около девяноста. За это время обсудили целый ряд волновавших и нас и американцев проблем, по многим из которых был найден компромисс. Так или иначе, канал неофициальной связи позволял ЦК партии быть в курсе подводных течений американской дипломатии.

Связь между русским разведчиком и братом президента США хранилась в глубокой тайне и по-прежнему осуществлялась через Хоулмена. Причем, если встреча происходила по инициативе Роберта, Хоулмен заезжал за Большаковым и, убедившись, что за ними нет слежки, доставлял советского представителя в здание министерства юстиции через служебный вход. Если же у Большакова возникала необходимость во встрече, то он звонил Хоулмену и говорил: «Я хочу видеть твоего приятеля».

Естественно, ФБР установило за обоими плотную слежку. Впоследствии Хоулмен рассказывал, что, когда Большаков приезжал к нему пообедать, агенты секретной службы буквально висели на соседних с домом деревьях, фиксируя фотоаппаратами их встречу. Но Роберт Кеннеди оставался вне подозрений, так как считался – и не без оснований – ярым антикоммунистом.

Георгий Никитович встречался не только с Хоулменом и Робертом Кеннеди. Часть посланий Хрущева президенту США, включая и послания во время крайнего обострения берлинского кризиса осенью 1961 года, он передавал через пресс-секретаря Белого дома Пьера Сэлинджера, с которым тоже близко дружил. Иногда это происходило где-нибудь на улице или в баре.

Все, кто был знаком с тогдашним шефом резидентуры ГРУ, отзываются о нем как о весьма компетентном, интеллигентном и в высшей степени корректном человеке. Но он был строгим руководителем, настаивал на соблюдении дисциплины. А именно этим требованием Большаков в значительной степени пренебрегал. И хотя установление канала неофициальной связи с президентом США было весьма выгодно ГРУ в его межведомственной борьбе с ПГУ КГБ, независимость поведения Большакова вызывала раздражение его непосредственного начальства. А это делало Большакова крайне уязвимым со всех сторон. Американцы при малейшей опасности для себя могли объявить его персоной нон-грата. Руководство же ГРУ вряд ли взялось бы его защищать, соверши он хоть малейшую оплошность

Но Георгий Большаков не думал об этом. Он был представлен самому президенту США и неоднократно встречался с ним. Отношения же с Робертом постепенно переросли в дружбу. Бывало, они вместе проводили выходные дни в семейном кругу. Бобби даже высказал пожелание вместе с семьей Большакова провести отпуск на Кавказе, если, конечно, ему дадут въездную визу.

Однако руководству ЦК было не до планирования совместного отпуска Кеннеди и нашего разведчика. Хрущева волновал кубинский вопрос. К началу лета 1962 года защита Острова свободы от возможной агрессии США стала доминирующей темой всех высших советских совещаний. Нужен был ход, который раз и навсегда освободил бы Фиделя Кастро от опасности интервенции.

Решение принималось долго и трудно, но все же было принято: разместить на Кубе советские ядерные ракеты, способные разнести в пух и прах не только американскую морскую пехоту, но и все Соединенные Штаты. Но как это осуществить? До Кубы тысячи и тысячи километров морем, и на каждом участке воздушная разведка США могла распознать, что за груз везут советские корабли. Разведка кубинских контрреволюционеров тоже не дремала. Межконтинентальные ракеты были около 25 метров в длину, и их длинномерные транспортеры с трудом разворачивались в тесных переулках кубинских городов. Двигаясь только по ночам, грузовики сбивали телеграфные столбы, и это не оставалось незамеченным.

Фрэнк Хоулмен

В августе первые донесения о происходящем на острове легли на стол президента Кеннеди. Его предупреждали об опасности, но он очень не хотел верить в ее реальность.

Утром 31 августа 1962 года Роберт Кеннеди позвонил домой Большакову. На следующий день Георгий Никитович собирался отправиться в отпуск, и Кеннеди просил приехать к нему на «прощальную беседу». Как только Большаков появился, Роберт увез его в Белый дом к брату. Это был первый случай, когда Роберт сам сидел за рулем. Никто не должен был знать об этой встрече. «Я знаю, ты едешь в Москву отдыхать, – сказал президент, – и прошу тебя оказать мне услугу. Хрущев обеспокоен тем, что наши самолеты облетают советские суда, направляющиеся на Кубу. Скажи ему, что сегодня я отдал распоряжение о прекращении этих облетов».

Потом передал еще несколько своих пожеланий, но явно что-то не договорил.

Большаков действительно получил аудиенцию у Хрущева. Тот долго расспрашивал о положении в США, комментируя ответы разведчика своими замечаниями, а в конце беседы продиктовал текст своего устного послания президенту Кеннеди. Суть его сводилась к тому, что Советский Союз поставляет на Кубу исключительно оборонительное вооружение. Операция «Анадырь» – та самая сверхсекретная операция по переброске ядерных ракет на Кубу – уже входила в свою заключительную стадию. И Хрущев знал об этом.

С этим посланием в начале октября 1962-го Большаков прибыл обратно в Америку. Его ждал холодный прием. Роберт был сух и официален. Большаков на память зачитал текст послания: «Мы снова повторяем, что Советский Союз поставляет на Кубу оружие только оборонительного характера – для защиты интересов кубинской революции, а не для агрессивных целей против какого-либо государства Американского континента, включая Соединенные Штаты. Советские руководители хорошо понимают положение президента Кеннеди и не будут предпринимать какие-либо действия в отношении США до выборов в конгресс в ноябре 1962 года и надеются, что по окончании выборов мы приступим к новому раунду активных переговоров».

Роберт сосредоточенно выслушал. Спросил: «Это все, что я должен передать президенту?» И, не дожидаясь ответа, попросил Большакова повторить то место из послания, где говорилось, что СССР направляет на Кубу оружие только оборонительного характера. Большаков повторил.

Буквально на следующий день он был вынужден продиктовать устное послание Хрущева Чарльзу Бартлетту, еще одному близкому другу Джона Кеннеди. По-видимому, президент США не поверил своим ушам, когда услышал суть послания советского руководителя из уст своего брата.

К тому времени у Кеннеди были все основания сомневаться, что Хрущев искренен с ним. Большакову показалось, что Бартлетт, как и Роберт Кеннеди, ждал от Москвы еще какого-то важного сообщения. Но чего именно они ждали, он узнал только через три недели

Разведчик не мог и помыслить, что стал невольным участником циничной дезинформации, которую советское руководство проводило через него. Впрочем, не только через него одного. Ни наш представитель в ООН, ни посол СССР в США Анатолий Добрынин понятия не имели, что происходит в действительности. Все они могли только догадываться о сути событий и были вынуждены отвечать на вопросы американцев дежурными дипломатичными фразами.

А в кубинских портах советские корабли разгружали атомные боеголовки к межконтинентальным и тактическим ракетам. На острове днем и ночью шло строительство пусковых площадок. Несмотря на обилие разведданных, президент Кеннеди все еще не хотел верить, что его обманывают. Но 16 октября на его рабочий стол легли расшифрованные фотографии стартовых позиций, сделанные новейшим для того времени самолетом-разведчиком «У-2». Факты перевесили веру в лучшее.

24 октября США установили военно-морскую блокаду Кубы и резко активизировали подготовку к вторжению. Советские ПВО сбили над островом высотный «У-2». Пилот погиб. Кубинская зенитная артиллерия открывала яростный огонь по всем американским самолетам, появляющимся в зоне досягаемости ее орудий. Мир на глазах катился к ядерной катастрофе. Хрущев понял, что больше скрывать очевидное нельзя.

Большакову позвонил Чарльз Бартлетт: «Ну что, Джорджи, есть ваши ракеты на Кубе?» «Нет». – «Так вот, Бобби просил передать тебе, что есть. Об этом сегодня сказал Хрущев. Президент только что получил телеграмму из Москвы».

Никита Сергеевич Хрущев и Фидель Кастро

Для Большакова это было как гром среди ясного неба. «Конечно, – сказал разведчик незадолго до смерти, – я не выкладывал ему (Р. Кеннеди. – К.Т.) абсолютно все, что знал, но это был такой чудовищный обман, что страшно подумать. Мне и тогда неприятно было это узнать, а теперь, на старости лет, особенно неприятно вспоминать. Горько думать о том, что в этом вопросе меня считали лжецом и Роберт Кеннеди, и другие люди, которые искренне желали сближения с нашей страной и которые, как и я, прилагали много усилий, чтобы добиться этого сближения».

Кеннеди и Хрущев, все-таки осознав все последствия ядерного столкновения, успели предотвратить войну. Пик кризиса миновал, но оставалось еще много «рутинных» вопросов по преодолению его последствий.

Георгия Большакова, связи которого почти не задействовались при урегулировании самого конфликта, вновь стали привлекать к работе. Так продолжалось в течение всего ноября, и казалось, что его отношения с семьей Кеннеди восстановлены.

Но 5 декабря в газете «Сатердей ивнинг пост» появилась статья Стюарта Олсопа и Чарльза Бартлетта о том, что все время кризиса коммунисты дезинформировали президента Кеннеди через свое доверенное лицо – журналиста Георгия Большакова.

Бобби просто испугался за себя. Если бы история о том, как он оказался одним из главных действующих лиц тайной связи с Кремлем, попала в американскую печать, его политическая карьера рухнула бы в тот же миг. Роберт решил не рисковать. Он сам передал необходимые материалы Олсопу и Бартлетту, а его старший брат отредактировал статью в выгодном для них обоих свете.

С выходом этой статьи участь Большакова была решена. Как разведчик он больше не существовал. Через несколько дней его отозвали в Москву, хотя обе высокие стороны лицемерно посожалели об этом.

Пока Хрущев еще был у власти, Георгий Никитович жил ожиданием, что о нем вспомнят и он вновь будет полезен. Но о нем не вспоминали, а вскоре Хрущева отстранили от власти, потерял всякое влияние и Алексей Аджубей. Некоторое время Большаков оставался редактором московского отделения теленовостей АПН, в компании других «погоревших» разведчиков ГРУ и КГБ.

Его жена сошла с ума, единственный сын умер. Последние годы жизни Георгий Никитович прожил в двенадцатиметровой комнатке в коммунальной квартире на Бережковской набережной. В комнате стояли только кровать и тумбочка, на которой он что-то постоянно писал. Пол был завален исписанными листами. Его никто не навещал. Он отчаянно нуждался и, бывало, питался только тем, что приносила ему добросердечная соседка. «Меня предали все, – повторял он ей. – Меня предали все, кого я считал своими друзьями».

Он жил наедине со своими воспоминаниями. А как только скончался, несколько крепких молодых людей конфисковали его записи и увезли их неизвестно куда. Соседка даже не спросила у них документы.

Редакция выражает благодарность члену президиума РАН, академику Александру Александровичу ФУРСЕНКО за помощь в подготовке материала.

Продолжение темы в материалах:
№10 2002 Карибское «недоразумение»
№10 2002 Прыжок за океан