Над пропастью во лжи

На протяжении нескольких лет в средствах массовой информации идет обсуждение вопросов, связанных с историей существования секретных протоколов, заключенных между Советским Союзом и Германией по поводу разграничения пограничной линии на территории Польши и некоторых стран Прибалтики. Я и сегодня не стал бы касаться этого вопроса, так как считаю, что в любой стране есть и будут секреты, что опрометчивое открытие архивов может поссорить не только правительства, но и народы, привести к последствиям, которые не оправдают принцип гласности. Но слишком уж много благоглупостей успели высказать в связи с этими протоколами. Было много спекуляций, в том числе в зарубежной печати. Мне уже приходилось касаться этой темы, но я не раскрывал все детали, в том числе об осведомленности Горбачева, предоставляя возможность ему самому покаяться в своей лжи. К сожалению, рассчитывать на порядочность бывшего лидера нам не приходится.

Поскольку история подписания секретных протоколов Риббентропа – Молотова достаточно известна, остановлюсь только на фактах, ставших известными мне от людей, работавших близко к Сталину, в том числе и тех, кто участвовал или был как-то связан с изъятием материалов, хранившихся в личном сейфе Сталина.

Смерть Сталина сняла ограничения на доступ членов Президиума ЦК к документам его архива. Еще не состоялись похороны вождя, а Хрущев, Маленков, Берия, Молотов и другие помчались в кремлевский кабинет и вскрыли его личный сейф. В этом сейфе было, как мне рассказывали, много любопытного. Члены Президиума ЦК быстро разобрали бумаги, которые имели отношение лично к ним. Молотов среди прочего изъял и подлинники секретного протокола. С 1953 года они находились в его личном сейфе. И только после освобождения от должности министра иностранных дел он переправил их в ЦК КПСС, и они попали во второй сектор Общего отдела.

В 1957 году новый министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко, информированный кем-то из своих сотрудников или членов Политбюро, запросил в ЦК КПСС секретный протокол. В это время на Западе всплыл вопрос о разделе Польши между Германией и СССР и появилась публикация копии секретного протокола и секретная карта, подписанная Риббентропом и Сталиным, с определением линии введения немецких и советских войск. Наши мидовские работники, а равно и государственные деятели, напрочь отказались признать эти копии соответствующими оригиналам. Основным аргументом против признания их подлинными была подпись Молотова, сделанная латинскими буквами. Никогда прежде и в последующем Молотов так не подписывался. Это хорошо знали и специалисты западных спецслужб, и дипломаты. Поэтому вопрос о подлинности копии документов никогда не мог стать реальностью. И после вспышки интерес к появлению копии затухал, и вопрос заключался лишь в том, почему сохранилась копия в германских архивах и куда пропал немецкий вариант подлинника. Поэтому ходили различные версии, в том числе и та, что один из офицеров германской разведки снял фотокопию с карты, а копии текста, если я не ошибаюсь, не было.

Насколько мне известно, пакет с этими документами из архива ЦК КПСС был вторично направлен в МИД и пролежал там долгое время, прежде чем вернулся в ЦК КПСС. Позже мидовские работники еще раз достаточно долго держали его у себя.

Дальнейшие перипетии, связанные с подлинниками секретных протоколов, мне неизвестны. Однако, зная систему хранения документов в архивах ЦК, я уверен, что без разрешения генсека и заведующего Общим отделом они не могли попасть в руки постороннему.

Но обо всем этом я узнал много позже.

До февраля 1987 года я был помощником Генерального секретаря ЦК КПСС. А 2 февраля, во время перерыва на Пленуме ЦК КПСС, посвященном вопросам кадровой работы, охрана отыскала меня, сообщив, что Михаил Сергеевич Горбачев просит пройти в комнату отдыха членов Политбюро. Мне не раз приходилось бывать там, докладывая информацию о состоявшемся Пленуме, ожидать правки документов, согласования формулировок. И на этот раз все сидели и по установившейся традиции пили чай. На столах стояла выпечка, конфеты, что-то еще. Я даже не успел и поздороваться со всеми, как Горбачев произнес:

– А вот и новый заведующий Общим отделом.

Повернувшись ко мне, он сказал:

– Мы избираем Анатолия Ивановича Лукьянова секретарем ЦК по административным органам. А тебя я рекомендую заведующим Общим отделом. – И, обращаясь к присутствующим, добавил: – Все вы, как я полагаю, знаете Болдина, сотрудничали с ним, а он знает круг новых обязанностей и вопросы работы с документами, контроля. Нет возражений?

– Нет.

Я вышел из зала, шокированный бесцеремонностью, с какой все было сделано, и думая о новой работе, в которой я пока ничего не понимал. Под мое начало переходил самый крупный отдел ЦК, насчитывающий свыше шестисот человек. А главное, я не знал всех тонкостей работы с документами. Лишь через восемь – десять месяцев я смог разобраться в этом море материалов, протоколов, записок, решений.

Мои предшественники по работе в отделе, и прежде всего А.И. Лукьянов, К.М. Боголюбов, К.У. Черненко, полагаю, не раз докладывали Генеральным секретарям ЦК, в частности Михаилу Сергеевичу Горбачеву, о материалах архива, в том числе и тех, которые были в закрытых пакетах. Сказал об этом и я, но Горбачев отмолчался. Возможно, он лучше меня знал об этом массиве документов и просто не ведал, что с ним делать. Это предположение подтверждали и некоторые факты. Как-то перед одной из встреч с Ярузельским Горбачев дал срочное поручение:

– Принеси мне документы по Катынскому делу.

Я попросил срочно найти эти документы в архиве. Часа через полтора мне принесли два закрытых пакета с грифом «совершенно секретно» и припиской, что вскрыть их можно только с разрешения заведующего Общим отделом. Разумеется, и генсека, хотя это на пакетах и не значилось. Сам вскрывать пакеты я не стал.

– Нашел? – спросил Михаил Сергеевич, когда я появился в его кабинете.

– Не знаю, то ли это, – ответил я, подавая ему конверты.

Он вскрыл их, быстро просмотрел несколько страничек, сам запечатал пакеты, проклеив липкой лентой, и, возвращая их, сказал:

– В одном за подписью Берии речь идет об истинных фактах расстрела поляков в Катыни, а во втором – о выводах комиссии, работавшей после освобождения Смоленской области в годы войны и пришедшей к выводу, что это дело рук фашистов. Храните получше и без меня никого к ним не подпускайте. Слишком все это горячо.

Знаю, что позже о необходимости предать гласности все материалы Катынской трагедии в ЦК КПСС лично к Горбачеву не раз обращалась польская сторона, специально созданная совместная советско-польская комиссия, в которую входили от МИДа Л.Ф. Ильичев и от Института марксизма-ленинизма Г.Л. Смирнов. Запрашивали документы В.А. Крючков, В.М. Фалин, но генсек-президент не реагировал на просьбы, и все обращения, записки на его имя остались без ответа, а Общему отделу он запретил выдавать эти документы. Более того, говорил сам и поручил сообщить польской стороне, что достоверных фактов о расстреле, кроме тех, что были обнародованы еще во время войны, не найдено. Горбачев был серьезно повязан этой ложью. И это, надо сказать, был еще не самый большой его обман, который он применял для введения в заблуждение нашего и мирового общественного мнения.

Архив Политбюро ЦК, ставший впоследствии личным архивом президента СССР, а затем России, таил и много ответов на другие вопросы, которые волновали общественность нашей страны и других государств мира.

В 1987 году мне доложили, что в нем хранятся и секретные протоколы, относящиеся к советско-германским переговорам 1939 года. Я не мог не доложить об этом Горбачеву. Он не удивился, только сказал, чтобы ему их показали. Оказалось, секретные протоколы не законвертованы, не имеют особых грифов и штампов, а потому могли быть доступны многим работникам ЦК. Если мне не изменяет память, это были два листка текста, завизированного Риббентропом и Молотовым, а также довольно большая карта западных районов СССР и сопредельных стран, подписанная Риббентропом и Сталиным. Изменяя своим правилам, Молотов действительно подписался на протоколе латинскими буквами. Не думаю, что это случайность. В таких вопросах импровизаций не бывает. Скорее всего, он рассчитывал на то, что достоверность документа может быть поставлена под сомнение. Сталин не хитрил, и три буквы его имени и фамилии «И. Ст.» на карте ставили все на свои места.

Горбачев внимательно прочитал протокол и развернул на столе карту со старой и новой советской границей на Западе. Это была крупномасштабная карта с обозначением городов, населенных пунктов, железных и шоссейных дорог, рек, возвышенностей и низменностей. Все надписи на ней были сделаны на немецком языке. Генсек изучал линию согласованной границы, разделившей полвека назад две могущественные державы, и комментировал свои наблюдения, изредка задавая мне вопросы. Он не удивился наличию таких документов, скорее, в его интонации было раздражение, что пришлось прикоснуться к прошлому.

А между тем интерес к секретным протоколам в стране и за рубежом возрастал. Их стали искать Фалин, МИД. Я доложил об этом Горбачеву. Он коротко бросил:

– Никому ничего показывать не надо. Кому следует – скажу сам.

Время шло. И вот на Съезде народных депутатов, где обсуждался вопрос о протоколах и положении в Прибалтийских республиках, Горбачев неожиданно для меня сказал, что все попытки найти этот подлинник секретного договора не увенчались успехом. Зачем понадобилось ему говорить неправду на весь мир, утверждать достоверно не могу. А некоторые его защитники не нашли ничего лучшего, как сказать, что Общий отдел знал о документах той поры, но утаил от генсека. Это стал утверждать впоследствии и Горбачев. Только эта ложь не помогла ему ни сохранить Советский Союз, ни удержаться на посту лидера государства. Последующими своими решениями он в нарушение Конституции способствовал тому, чтобы республики Прибалтики вышли из Союза.

Спустя некоторое время после выступления на Съезде народных депутатов Михаил Сергеевич Горбачев спросил меня как бы между прочим, уничтожил ли я протоколы. Я ответил, что сделать это без специального решения Политбюро не могу.

– Ты понимаешь, что представляют сейчас эти документы?!

Но я понимал, что документы были зарегистрированы во многих книгах наряду с другими секретными материалами и уничтожить их я не мог.

Официальные и должностные лица разных ведомств и институтов активно искали документы об уничтожении белополяков в Катыни и секретные протоколы советско-германского соглашения в 1939 году. Как ни странно, их искал и МИД, в частности Громыко, хорошо знавший их содержание и адрес, по которому он их отправил. Более того, он даже создал комиссию, в которую включил своего заместителя Л.Ф. Ильичева, и поручил ему искать протоколы.

Ильичев позвонил мне и попросил принять его. С Леонидом Федоровичем мы были старыми и добрыми знакомыми – в 1961 году, будучи секретарем ЦК КПСС, он пригласил меня работать в свой аппарат. Я ответил, что готов встретиться в любое удобное для него время, и на другой день он подъехал ко мне и изложил поручение Громыко: выяснить, нет ли секретных протоколов в архивах ЦК КПСС и где их можно искать. Я сразу понял, что Громыко решил сыграть беспроигрышно: во-первых, дал понять, что в МИДе документов нет, во-вторых, визитом Ильичева намекнул, где надо искать, и, в-третьих, рассчитывал получить информацию, что руководство ЦК КПСС не считает своевременным обнародовать эти документы, несмотря ни на какую гласность.

Я не был уверен, что Ильичев, работавший секретарем ЦК, ничего не знает о документах. Поэтому, пользуясь теми же правилами, в которых так силен был Громыко, я спросил:

– А разве такого рода документы хранятся не в архивах МИДа?

Мне очень не хотелось говорить неправду Ильичеву, уважая его опыт, возраст и наши добрые отношения.

Леонид Федорович задумался. А затем сказал:

– Насколько я знаю, они хранились у Сталина и были изъяты из его сейфа после смерти. Дальнейшая судьба протоколов мне неизвестна. Война давно завершилась, возникли новые границы и нужда в таких документах отпадала. Возможно, они и уничтожены...

– Я не знал, что они были в сталинском сейфе, – начал я.

Леонид Федорович посмотрел на меня, понимая, что либо документов этих нет в ЦК, либо я ничего не знаю и не скажу ему, либо не хочу вообще говорить на эту тему.

– Тогда ты не знаешь многого. У Сталина в сейфе были найдены досье на многих руководителей партии, в том числе на Берию. Переписка с рядом лидеров коммунистического движения, покаянные письма некоторых видных военных и политических деятелей, технические записи разговоров Светланы и Василия. А главное – донесения агентов из числа высокопоставленных руководителей различных государств, стенограммы допросов, в частности Валленберга, письма соратников Троцкого. Мне Шуйский рассказывал, что были найдены собственноручно написанные письма Абакумова Сталину по разным вопросам разведки, агентов, в том числе содержащихся у нас. Одно из них было приблизительно следующего содержания: «...Товарищ Сталин, нами закончена порученная Вами работа с субъектом... (далее шел номер, а в скобках значилась фамилия – «Мюллер»), находящимся на уральском спецобъекте. В настоящее время получены все интересующие данные, о чем Вам было доложено. Сейчас возникает вопрос, продолжать ли содержать фигуранта на спецобъектах или в связи с отработкой интересующих тем, а также опасности утечки информации о данном лице окончательно закрыть этот вопрос. Прошу указания». Не верится, что речь идет о том самом Мюллере, но и другое на ум не приходит. Сталин был очень скрытный человек. Даже о найденном трупе Гитлера он не сказал ни военным, ни членам Политбюро. Может быть, это была большая игра, чтобы запутать всех, скрыть и смешать найденных и не найденных военных преступников. Сталин, как это ни покажется невероятно, имел своих информаторов и агентов из числа наиболее влиятельных политических деятелей и даже членов королевских семей и глав правительств.

Время шло, и вопросы о секретных протоколах активно поднимались некоторыми народными депутатами. Их не столько волновало содержание секретных протоколов, сколько обуревало желание раскрыть государственную тайну. Это отражало общую линию, занятую так называемыми «демократами», и прежде всего Собчаком, Станкевичем, Медведевым, Черняевым, Калугиным и им подобным.

Связанный словом Горбачева, я оказался в трудном положении. С одной стороны, я вынужден был молчать, что само по себе означало занять неискреннюю позицию, с другой – делать удивленное лицо даже перед теми, кого я уважал. Возможно, меня кто-то понимал, но от этого не становилось легче.

После того как на весь мир Михаил Сергеевич Горбачев заявил, что не видел секретных протоколов, введя в заблуждение Верховный Совет, Съезд народных депутатов СССР, народ нашей страны и других государств мира, я догадывался, сколь взрывоопасна эта тема. Особенно когда стала известна довоенная информация по Катыни. Все это превратилось в мину замедленного действия, способную взорваться в любой момент и обречь Горбачева на моральную и политическую смерть.

Добровольцев уничтожить подобные документы не было, а принять самому такое решение архитектор перестройки и автор теоретического опуса о новом мышлении опасался. Совершить же это тайно возможности не имелось. Документы ведь были многократно зарегистрированы в различных книгах и картотеках. Чтобы замести следы, требовалось уничтожить эти книги, ибо переписать регистрационные книги довоенных лет заново – нереально. Да об этом узнал бы широкий круг людей, которые никогда не пошли бы на такую авантюру. В отличие от многих государственных архивов в хранилище Политбюро существовал весьма строгий порядок. Стоило какому-то документу задержаться даже у генсека, как тотчас следовали напоминания. Так что в этом архиве, полагаю, документы сохранялись полностью.

Пресса, которую нельзя назвать в данном случае порядочной, во всяком случае, вдумчивой, не нашла ничего лучшего, как подхватить ложь Горбачева и уверять всех, что Общий отдел и лично я утаили от генсека столь важные документы.

Поэтому я решил представить присланный мне недавно документ из архива, который подтверждает, что Горбачев все знал еще до моего прихода в Общий отдел. И знакомил его с этими документами Лукьянов.