Портянка с грифом «секретно»

В последние несколько лет в России появилось немало исследований и воспоминаний о Второй мировой войне – однако большей частью переводных, а не написанных отечественными историками. И одна из причин тому – «специфические» условия, созданные для российских исследователей в Центральном архиве Министерства обороны, где хранится боевая документация военного времени. Руководство архивной службы Генштаба и ЦАМО фактически загнало военных историков в информационное гетто, превратив архивные фонды в свою вотчину и никак не стимулируя проведение военно-исторических исследований.

Действую по правилам!

Начать с того, что даже в ведении своих записей исследователь не свободен. Он обязан делать выписки исключительно в зарегистрированную тетрадь, которую запрещено выносить с территории архива, пока она не будет просмотрена цензором. Если какая-то строка покажется ему подозрительной, он либо вымарывает ее, либо вырезает ножницами.

В июне 2002 года цензор Мария Даниловна Усенко, известная всему архиву как просто Даниловна (архивисты предпочитают называть друг друга по отчествам), изъяла рабочую тетрадь у исследователя Юрия Мащенко. Мащенко несколько месяцев собирал сведения о дислокации частей противника в районе Сталинграда, где пропал без вести его дед. Разумеется, сводки о дислокации войск были составлены на основании разведданных и показаний военнопленных. Хотя с самими протоколами Мащенко не работал, цензору показалось крамольным уже то, что он собирал сведения, ссылающиеся на показания пленных и разведданные. Она отказалась возвращать исследователю тетрадь – при том, что он работал с несекретными материалами и для работы с ними от него не требовали никаких разрешений архивной службы Генштаба. Эти бумаги от Мащенко запросили задним числом, пригрозив уничтожением тетради.

Однажды Даниловна вырезала выписанную мной цитату из советской листовки на немецком языке, которую советские бомбардировщики разбрасывали летом 1942 года над территориями, занятыми противником. Мне удалось, сопоставляя германские и советские документы, идентифицировать один советский бомбардировочный экипаж, сбитый противником и числившийся пропавшим без вести. Могила экипажа, расположенная на южной окраине Витебска, считалась безымянной, но благодаря проведенной мною исследовательской работе имена погибших стали известны, а их родственники узнали, где покоятся тела предков. Из экипажа выжил лишь летчик, попавший в плен. Готовя статью для публикации в витебской газете, я сделал выписки из трофейной карточки этого летчика, проведшего три года в фашистском плену. Даниловна ее вымарала, сославшись на приказ Минобороны № 270, запрещающий делать выписки на иных языках, кроме русского. Когда я сказал, что, подвергая цензуре выписки из несекретных материалов, архивисты нарушают российское законодательство, цензор блеснула юридическими познаниями: «Никаких таких законов я не знаю, но действую по правилам!»

Вторя Даниловне, начальник читального зала подполковник Пермяков объяснял мне, что в ряде случаев он не имеет морального права (о юридическом он не говорил) раскрывать перед исследователями интересующую их информацию. Иллюстрируя свои слова, он рассказал, что к нему обратился один из сотрудников – дескать, приятель этого сотрудника хочет узнать, за что его отец был удостоен звания Героя Советского Союза. При изучении личного дела подполковник выяснил, что летчик, сбив немецкого пилота, устроил с ним братание.

– Вы понимаете, что я не мог сообщить такие сведения сыну этого ветерана? Не буду же я сообщать, что он устроил братание со сбитым немецким пилотом! – объяснял мне подполковник.

Кстати, служебные и боевые характеристики, а также учебные аттестации исследователям в ЦАМО не показывают, относя таковые к «личной тайне», хотя в российском законодательстве к личной тайне относятся лишь сведения об усыновлении, интимной жизни, состоянии здоровья. Не выдают не только материалы, содержащие, по мнению архивистов, «негативную» информацию о военнослужащих, но и самую что ни на есть «позитивную». Речь идет о наградных листах, которые не были реализованы. От кого бы ни исходила инициатива по засекречиванию нереализованных наградных материалов, чиновники едва ли отдавали себе отчет в том, что успешно испортили многим историкам исследовательскую работу. В любых представлениях – и реализованных, и нереализованных – содержится описание боевых эпизодов, которыми историки преимущественно и интересуются

Если же исследователь опубликовал работу, у него нет никакой гарантии, что архивисты не захотят использовать его книги против него же. Подполковник в отставке Анатолий Сергиенко, опубликовавший три книги, посвященные авиации дальнего действия (АДД), обратился недавно в Историко-архивную службу Генштаба с ходатайством предоставить ему доступ к фонду Центрального управления АДД. Сергиенко, работающий с материалами архива более тридцати лет, в прежние годы получал этот доступ при поддержке ныне действующего Штаба дальней авиации РФ. На этот раз, завершая обширную монографию об участии дальнебомбардировочной авиации в Курской битве, исследователь сопроводил свое ходатайство письмом белгородской администрации. К ходатайству отнеслись как никогда серьезно. Полковник в отставке Журавлев, главный хранитель фондов, стал просматривать опубликованные Анатолием Сергиенко книги. Пытливый полковник заметил, что в нарушение сочиненных им еще в 1991 году правил исследователь воспроизвел некоторые архивные документы полностью. Взбудораженный Журавлев позвонил смотрительнице читального зала и стал выяснять, кто и почему допустил выписывание документов в полном объеме. То, что придуманный им запрет не основывается ни на каких федеральных законах, полковника не беспокоило. Смотрительница читального зала логично предположила, что пару-тройку фраз исследователь наверняка опустил, так что придраться будет сложно. Но в итоге подполковник в отставке Сергиенко больше не получил допуска к интересующим его фондам.

«Дураки», «черти» и «больно умные»

Помимо произвола, допускаемого руководством ЦАМО, в архиве царит атмосфера пренебрежения к исследовательской работе. Тот же Анатолий Сергиенко приезжает как-то раз в архив. Его замечает сотрудница авиационного фондохранилища Зинаида Михайловна. Громко и с расстановкой она объявляет присутствующим: «Вспомнишь черта, он и появится!» Зинаида Михайловна славится своими манерами: если подполковника она назвала чертом, то преподавателя МАИ Василия Вахламова – просто дураком.

От Зинаиды Михайловны не отстает бывшая сотрудница 1-го отдела, а ныне смотрительница читального зала Валентина Оттовна Попова, называющая себя в минуты благодушия Поповой с ударением на первом слоге. Меня, скромного лаборанта Донузлавской археологической экспедиции Института археологии РАН, она ласково окрестила «дураком со ступой». Поводом для комплимента стало то, что я просил ознакомить меня с текстом приказа Минобороны по архивной службе.

Цензор Даниловна выражает свое отношение к исследователям по-другому: она попрекает их интеллектуальным развитием, презрительно бросая им в лицо вечное: «Больно умный? Больше всех надо?» А смотрительница Петровна, демонстрируя образец архивной этики, объявляет исследователям – будь то сотрудник Совета ветеранов Владислав Винокуров или исполнительный директор Фонда развития культуры Москвы Алексей Корепов, – что ей «их проблемы до лампочки».

Скальпированные фронтовики

Цензура распространяется исключительно на российских исследователей. Иностранные историки, работающие в ЦАМО, пользуются персональными компьютерами, не сталкиваясь, разумеется, ни с какой цензурой. Иностранцы работают в отдельном кабинете. Когда они заказывают ксерокопию, дела расшивают, дабы ни одна строчка копируемого документа не искривилась.

Зарубежные исследователи рассказывали мне, что в Соединенных Штатах архивисты следят за тем, чтобы исследователи не проносили в читальный зал карандашей и перьевых ручек. Такая предосторожность исключает возможность внесения изменений в тексты.

В ЦАМО РФ все делается с точностью до наоборот: исследователям разрешается проносить в читальный зал и карандаши, и чернильные ручки, с помощью которых в документ можно внести какое угодно исправление. И через несколько лет кто-нибудь опубликует эти записи со ссылками на архивные документы. Как мне известно, исследователи неоднократно пытались вносить исправления в документы, но руководство ЦАМО так и не допускает, чтобы посетители пользовались компьютерами.

Несколько месяцев назад в архиве разразился скандал, связанный с выходом книги Дмитрия Х. Выпустив книгу, он передал библиотеке архива обязательный экземпляр. Просматривая издание, архивисты обратили внимание на множество архивных фотографий; смутило их то, что автор практически не заказывал фотокопировальных работ. Стали проверять некоторые дела из тех, с которыми знакомился исследователь, и обнаружили недостаток фотографий. Это произошло бы намного раньше, проверяй, как и предусмотрено правилами, архивисты каждое дело, содержащее фотографический материал: выдавая дело, они должны пересчитать фотографии, а принимая – проверить, все ли на месте

Не стремясь сохранить архивный фонд, сотрудники ЦАМО сами участвуют в его порче. В картотеке офицерского состава доступны учетно-послужные карты (УПК) офицеров и бойцов, занимавших офицерские должности. Это лист формата А4, сложенный вдвое. К внутренней стороне УПК приклеивается фотокарточка. Поскольку бланки печатались на некачественной бумаге, края листа мнутся. Архивисткам лень заглядывать внутрь, поэтому они состригают края карточек как придется. Разворачивает исследователь такую УПК, а на него смотрит скальпированный командир РККА. Лишился темени стрелок-бомбардир Григорий Ивакин; по самые брови «скальпирован» Николай Котов, работавший техником при бомбардировщике Героя Советского Союза Степана Швеца, перу которого принадлежат книги «Под крыльями ночь» и «Рядовой авиации»…

Помимо фотографий и отдельных листов, пропадают и сами архивные дела. Зачастую сотрудники фондохранилищ помещают дело не в ту коробку, в которой ему положено лежать. Поскольку никаких штрих-кодов или других защитных устройств в архиве не используют, любой документ может затеряться на десятилетия и никто не станет его искать.

Но все эти проблемы не существуют для сотрудников 8-го управления Генштаба, приезжавших с проверкой в ЦАМО. Они дотошно сверяли допуски, в которых указываются темы и даты исследований, с содержанием и датами тех дел, что у этих исследователей были на руках. У исследователя Х. в допуске написано, что его интересует период сентября-октября 1941 года. Ретивые инспекторы нашли в его коробке дело, датируемое ноябрем 1941 года, и, торжествуя, предъявили это смотрителям архива как существенное нарушение норм секретности.

Инспекторам из 8-го управления Генштаба неизвестны базовые принципы исследовательской работы. В частности, они не понимают, что, изучая события сентября-октября, недопустимо не проверить данные за август и ноябрь. Во-первых, это позволяет понять контекст, а во-вторых, наверняка приведет к обнаружению дополнительных сведений о тех событиях, к которым либо готовились, либо обсуждали впоследствии.

Руководитель Федеральной архивной службы Владимир Козлов уведомил архивную службу Генштаба, что «по мнению Росархива, недопустимо распространять порядок, предусмотренный при работе с секретными документами, на документы открытого хранения, проводить цензуру сделанных выписок, ограничивать объем выписок». Из заключения Росархива можно сделать вывод, что по крайней мере уже пять лет, прошедших с момента выхода Правил работы пользователей в читальных залах государственных архивов Российской Федерации, руководство ЦАМО нарушает правила, утвержденные приказом Росархива № 51 от 6 июля 1998 года.

Секретность без срока давности

Этот чиновный произвол происходит несмотря на то, что по крайней мере два министерских приказа и один федеральный закон позволяют как архиву, так и фондообразователям (или их правопреемникам) провести рассекречивание. 26 ноября 1993 года министр обороны выпустил приказ № 493 «О мерах по исполнению в армии и на флоте Закона РФ «О государственной тайне». В соответствии с ним по прошествии 30 лет с момента создания того или иного документа фондообразователь должен созвать комиссию, которая либо снимет с материалов гриф секретности, либо продлит срок секретности еще на пять лет, аргументировано обосновав необходимость этого.

Спустя два года министр обороны подписал приказ № 91, обязывавший фондообразователей или их правопреемников рассекретить материалы центральных управлений военного периода к 2000 году. Оба приказа свидетельствуют о том, что документы, уже 30 лет не содержащие государственной тайны, то есть несекретные де-юре, остаются секретными де-факто. В мае 2002-го в ЦАМО вновь пожаловала комиссия; приезжал новый руководитель Архивной службы Генштаба. И вновь среди сотрудников архива циркулировали разговоры о том, что документы, на которых не стоит печать «рассекречено», должны считаться секретными.

Мнительные сотрудники 8-го управления Генштаба добились того, что на ряд фондов, прежде рассекреченных и доступных исследователям, вновь был наложен гриф секретности. В результате нескольким исследователям была изуродована работа: уже почти готовая к публикации, она не может выйти из печати, поскольку теперь содержит засекреченные сведения.

Инспекторы генштабовской комиссии утверждают, что, хотя материалы и не секретны, их рассекречивание не было официально проведено. Действительно, на подавляющем большинстве документов военного времени не было поставлено соответствующей печати «рассекречено». Но это и немыслимо – поштучно рассекретить примерно десять миллионов дел 1941–1945 годов. Если архив или 8-е управление Генштаба попытаются поставить печать на каждой обложке, у них уйдут десятилетия. Гриф «совершенно секретно» ставился в те времена буквально на каждой бумажке – от списков эскадрилий до перечня раненых и простых боевых донесений. Но инспекторы 8-го управления объяснили сотрудникам архива: «Даже если гриф «секретно» стоит на портянке, эта портянка должна оставаться для исследователей недоступной»

Военным архивистам порой безразлично даже то, что в других заведениях эта вожделенная портянка секретной не является. В Ленинской библиотеке подшивка газеты «Красный Сокол» доступна любому исследователю. Зато в Центральном архиве Министерства обороны она по-прежнему находится на секретном хранении.

Редакция обратилась к руководству Центрального архива Министерства обороны с просьбой прокомментировать порядки и условия работы в архиве, о которых идет речь в материале Г.Рамазашвили. Мы получили ответ, равносильный отказу: обратитесь с официальным письмом в пресс-службу Министерства обороны, оно будет рассмотрено в течение нескольких недель, в случае положительного решения интервью для газеты будет дано только на условиях его авторизации. Так что, как видно, специфические условия, в которые поставлены работающие в ЦАМО исследователи, распространяются на все взаимоотношения архива с внешним миром, в том числе с прессой.

Литературное отступление

Подавляющее большинство литературных произведений о Великой Отечественной войне написано фронтовиками. Имена Быкова, Васильева, Некрасова, Симонова, Гроссмана стали известны в пятидесятые-шестидесятые годы, и основаны были их работы прежде всего на личном опыте.

Вне всяких сомнений, Василь Быков не смог бы написать ни одного военного исследования, если бы стал собирать документы в Центральном архиве Министерства обороны. Прежде всего ему бы частично ограничили доступ к архивам воинских частей, в которых он служил. А поскольку Василь Быков побывал и в штрафной роте, архивисты ревностно оберегали бы от него документы, касающиеся того, как он там оказался. Далее писателю объяснили бы, что ему не положено знать сведения, относящиеся к личной жизни, к компрометирующим деталям, к негативной информации о командирах РККА.

В рассказе «Политрук Коломиец» Быков пишет, как за неудачное высказывание о колхозах политработника арестовывают представители Особого отдела. Быков мог сослаться на известный ему случай, но не на архивный документ. Руководство ЦАМО запрещает выдавать исследователям материалы Особых отделов. Рассказ «Очная ставка» Быкову тоже не удалось бы написать, поскольку в нем он рассказал о военинженере III ранга Булавском, вернувшемся из плена. В ЦАМО наложен запрет на ознакомление с фильтрационными делами и трофейными карточками красноармейцев, побывавших в плену.

Еще хуже обстояло бы дело с повестью «Полюби меня, солдатик…». Несколько австрийцев, в том числе угнанная в Германию из Белоруссии девушка Франя, становятся жертвами советских солдат. К сожалению, освобождение Европы зачастую сопровождалось бессмысленным насилием. Но официальные подтверждения таких фактов в ЦАМО Быков получить не смог бы, поскольку эти сведения относятся к засекреченным. В рассказе «Одна ночь» Быков дал противнику имя – в перестрелке с нашими солдатами гибнет обер-ефрейтор Фриц Хагеман. Если бы автор попытался написать этот рассказ на основе случая, вычитанного в документах, цензоры ЦАМО объяснили бы, что в военном архиве запрещено выписывать имена убитых и плененных солдат противника.

Виктор Некрасов в повести «В окопах Сталинграда» описывает полевой суд над капитаном Абросимовым, пославшим группу бойцов в бесперспективную атаку. Писатель мог взять эту информацию либо из собственной памяти, либо из воспоминаний других ветеранов. Ему не удалось бы использовать найденные в архиве протоколы заседаний трибуналов: не только сами протоколы, но и картотека осужденных сокрыты в ЦАМО за семью печатями.

Василий Гроссман в третьей части книги «Жизнь и судьба» подробнейшим образом описывает допрос арестованного батальонного комиссара Николая Крымова. Но если мы попытаемся найти в архиве Гроссмана стенограмму допроса, то ее там не окажется. Подобные материалы не выдают, а если они попадаются в архивных делах, на обложке которых указана другая тема, выписки вымарываются цензорами.

Генерал Петр Григоренко опубликовал свои мемуары под заголовком «В подполье можно встретить только крыс». В главе «Четвертый Украинский» говорится, как на заседании партийной комиссии Дальневосточного фронта, которой руководил комиссар Леонид Брежнев, на Григоренко было наложено взыскание «за неуважение к товарищу Сталину». Чтобы генерал не мог сослаться на официальные документы, руководство ЦАМО применяет запрет на ознакомление с данными о взысканиях, а также о любых проступках бойцов и командиров РККА. По этой же причине немыслимо, чтобы Григоренко смог получить в архиве упоминаемый им приказ по 10-й гвардейской армии. Речь в нем шла о том, как на переправе некий генерал-полковник ударил полковника Григоренко палкой. Удар пришелся по каске – Григоренко схватился за автомат, и если бы в ситуацию не вмешался ординарец, генерал-полковник был бы застрелен. Такие случаи, даже описанные в приказе по армии, относятся к категории «чрезвычайных происшествий» и не выдаются исследователям.

Игра без правил

Права исследователей в ЦАМО до февраля 2004 года регламентировались «Правилами работы исследователей в читальном зале ЦАМО СССР», утвержденными 2 сентября 1991 года. «Правила» эти были составлены на основе приказа Минобороны СССР № 225, вышедшего в 1981 году и давно уже отмененного. В 1996 году министр обороны издал приказ № 270 «Об утверждении наставления по архивному делу в Вооруженных Силах РФ».

Руководитель Федеральной архивной службы Владимир Козлов обратился в Архивную службу Вооруженных Сил со своими рекомендациями: «Многие положения не соответствуют современным подходам к обеспечению доступа граждан к открытой информации (…) Правовые акты Минобороны России, регулирующие работу пользователей в читальных залах архивов, нуждаются в серьезной переработке». Зимой 2003 года Федеральная архивная служба пригласила руководителя архивной службы Генштаба полковника Сергея Ильенкова на встречу с Владимиром Козловым, но Ильенков воспользовался приглашением только в феврале 2004-го. На встречу полковник Ильенков привез проект нового приказа Министерства обороны по архивному делу в Вооруженных Силах. По сведениям «Совершенно секретно», проект вызвал серьезные нарекания, и сейчас ЦАМО действует, что называется, без приказа и правил. Но руководство Росархива не теряет надежды убедить коллег из Архивной службы в необходимости внести в его нормативные акты концептуальные изменения, соответствующие действующему российскому законодательству.