Русский классик французской литературы

Литературные антагонисты Труайя – Симона де Бовуар и Жан-Поль Сартр. Рядом: Андре Моруа, литературный «крестный отец» писателя
Творчески и человечески близкие Труайя русские писатели-эмигранты: Зинаида Гиппиус (портрет работы Льва Бакста), Дмитрий Мережковский, Иван Шмелев

По его многочисленным историческим романам в мире изучают прошлое и культуру России. Анри Труайя родился в 1911 году в Москве, лишь первые шесть лет жизни прожил в России, а ещё без малого девяносто – во Франции. Но с Россией в сердце. Корреспондент «Совершенно секретно» встречался с «бессмертным» в 2003 году

Французы любят русскую литературу. Любят до такой степени, что помечают мемориальными досками дома, где хотя бы и недолго жили большие русские писатели. Риволи в самом центре Парижа – по сути, улица русской литературы. На ней не затерялся, несмотря на соседство десятков дорогих бутиков и ресторанов, дом под номером 210. Здесь с 1860 по 1864 год жил Тургенев и писал «Отцы и дети». А в доме рядом, 206-м, останавливался Лев Толстой. А ещё по соседству и по сей день живёт Анри Труайя, французский классик русского происхождения.
Он родился 91 год назад в большом московском доме на углу Скатертного и Медвежьего переулков, и его настоящее имя – Лев Асланович Тарасов. Отец будущего классика, Аслан Александрович Тарасов, выходец из Армавира, обрусевший армянин с черкесскими корнями, был одним из самых предприимчивых русских капиталистов предреволюционной поры. Он построил железную дорогу из Армавира до Туапсе. Построил бы ещё много чего, но революция положила конец его энергичной деятельности. От большевиков семья Тарасовых бежала в Кисловодск, в фамильное имение «Красные камни». А когда революция докатилась и до Кавказа, дальнейший маршрут пролёг вполне традиционный: Новороссийск  – Константинополь – Париж. Зашитых в одежду семейных драгоценностей хватило ненадолго. Вскоре семья оказалась без средств. Всё вполне типично.
Мальчику Лёве было 9 лет, когда он оказался в Париже, где в то время бедствовали более одного миллиона русских. Он был младшим в семье. Помимо него – ещё двое детей. В Париже Лева окончил школу. Неимоверными усилиями родители дали сыну университетское адвокатское образование. Однако в адвокатскую контору он работать не пошёл. Прослужил несколько лет государственным нотариусом в парижской городской администрации. Но это была лишь прелюдия к настоящей жизни Анри Труайя.
...Я пришла в гости к писателю утром. Прислуга проводит меня по огромной, сверкающей чистотой и заставленной антикварной мебелью квартире и вводит в кабинет, в центре которого за большим старинным столом XIX века сидит крупная согбенная фигура с роскошной гривой седых волос. «Здравствуйте, здравствуйте», – говорит Труайя по-русски. Наш разговор начинается издалека.

– Когда вы начали писать?
– В двенадцать лет я основал газету. Писал её от руки всю, от корки до корки, и продавал по одному су за экземпляр. В ней я печатал свои рассказы с продолжениями. Получались целые сериалы.
– Какая редкая практичность для творческого человека! А как вы начали печататься?
– Моей соседкой была дочь известного французского писателя Андре Моруа. Она показала мои рассказы отцу. Прочитав их, он дал мне список журналов, куда я их должен был послать. Я это и сделал. Вскоре от одного из адресатов пришёл ответ с обещанием, что мои рассказы будут напечатаны. Это было начало.
– Но вы продолжали работать с бумажками в префектуре Сены?
– Конечно. Опрометчиво было бы отказываться от твёрдого заработка. Уйти из префектуры я мог себе позволить только, когда в издательстве «Плон» вышла моя первая книга «Обманчивый свет». Это было в 1935 году. Книга получила престижную Популистскую премию и огромную прессу.
– То есть вам было 24 года. Очень молодой возраст для писателя во Франции. Тогда же появилось имя Анри Труайя?
– Именно тогда. Издатели сказали, что имя «Леон Тарасов» – Лев по-французски звучит как Леон – не будет привлекать читателя, который предпочитает родные имена, а не иностранные. Я стал искать что-нибудь на букву «Т» и нашёл в телефонном справочнике фамилию Труайя.
– Третья ваша книга, «Паук», вышла в 38-м и принесла вам высшую награду французской литературы, Гонкуровскую премию, и огромную известность. А почти сразу после этого вы стали писать книгу о Достоевском. Мне кажется, это не случайно, потому что влияние Достоевского в «Пауке» очень ощутимо...
– Я думаю, не только в «Пауке». Я начал заниматься Достоевским задолго до выхода книги о нём. А вышла она уже во время войны.
– Как французского подданного, вас призывали во время войны в армию...
– В 1939–1940 годах я прошёл курс интендантской службы и вышел в запас офицером.
– В 1940 году вышла ваша пьеса «Живые», в 1942-м – повесть «Мёртвый хватает живого», а в 1945-м – «Знак быка». Выходит, при немецкой оккупации можно было работать и даже печататься?
– При оккупации меня печатало известное издательство «Фламмарион», существующее и поныне. А что? В обыденной жизни ничего в Париже не менялось во время войны. Только, конечно, бытовые условия были тяжёлые.
– После войны русская тема в вашем творчестве пошла почти непрерывной чередой. В 1946 году вышел «Пушкин», шесть лет спустя – «Необычная судьба Лермонтова». Это удивительно. В Англии, например, было бы невозможно печатать книги только на русские темы. Они бы не нашли читателя...
– А во Франции возможно. Добавлю, что между «Пушкиным» и «Лермонтовым» я написал трёхтомную эпопею «Пока стоит земля». Это ведь тоже «русская» вещь, полностью автобиографическая.
– Это главный ваш роман?
– Да. Хотя после него было пять томов «Сева и жатвы», тоже очень важной для меня вещи. Это история французской семьи с юга. На самом деле это история семьи моей жены, Маргариты Сентань. Я там приписал ей любовника, которого на самом деле, учтите, никогда не было! (Смеётся.)
– Некоторые ваши романы были экранизированы, в том числе в Голливуде...
– Об этом лучше не вспоминать. «Снег в трауре» был очень плохой фильм.
– Начиная с 60-х годов вы почти полностью посвятили себя биографическому жанру. Беллетризированные биографии Толстого, Гоголя, Горького, Чехова, Цветаевой, романы об Иване Грозном, Екатерине Великой, Петре I, Александре I, Распутине, Николае II... Вы просто какой-то просветитель французского общества по части российской культуры и истории...
– Между упомянутыми вами книгами выходили и другие, на «французские» темы. Но, конечно, русская литература и история – это моё самое любимое. Жалею только, что в своей биографической серии я не дошёл до Гончарова. Знаете, странное дело, французы знают об Обломове и обломовщине, но почти никто, кроме специалистов, конечно, не знает об Иване Александровиче Гончарове.
– Вы стали членом Французской академии в сорок восемь лет, побив все возрастные рекорды. До вас самым молодым академиком был, кажется, Андре Моруа, «обретший бессмертие» в пятьдесят три года. Остальных эти почести настигали на восьмом десятке. Наверняка вам завидовали, тем более что ситуация во французской литературе была тогда сложная, моду диктовали левые – Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар, Луи Арагон...
 – Что касается зависти и внутрилитературных интриг, то, знаете ли, деление на левых и правых меня никогда не занимало, я политикой не интересовался. И общения с политизированными писателями тоже избегал, поэтому не был в курсе их реакции.
– А с кем из коллег вы общались?
– У меня было много знакомых среди русских писателей. Назову Ивана Сергеевича Шмелёва, Дмитрия Сергеевича Мережковского, Зинаиду Николаевну Гиппиус.
– У вас ведь была старшая сестра. Как сложилась её судьба?
– Моя сестра была балериной. Она была старше меня на десять лет. В Париже она преподавала танец, после войны уехала в США. Там она умерла.
– Ваша жена умерла несколько лет назад. Вы, должно быть, чувствуете себя одиноким?
– Почему? У меня есть сын.
– Чем он занимается?
– Он юрист, специализируется на морских делах. Интересуется, правда, только своей профессией. Русского языка не знает, чистый француз. Впрочем, дома, когда была жива жена, мы говорили по-французски. По-русски я говорил только с родителями. Они скончались после войны.
– Ваш старший брат, насколько я знаю, бывал в России. А почему вы никогда не приезжали на родину? Ведь многие ваши произведения были переведены и изданы ещё в советское время, печатались в «Иностранной литературе», выходили отдельными книгами. Наверняка Союз писателей вас приглашал, не так ли?
– Брат действительно бывал в России, он очень её любил и интересовался всем, что там происходит. А я... Как вы понимаете, я тоже её люблю. Но пока был Советский Союз, не особенно хотелось ехать. А потом уже поздно было, возраст стал не тот. Так что, к сожалению, не получилось.
...Мы прощаемся. Я подхожу напоследок к окну, из которого открывается вид на сад Тюильри, площадь Этуаль и Пантеон. Труайя встаёт, чтобы меня проводить. Он очень высокого роста, не меньше метра девяносто. Вооружившись каким-то костылём диковинной конструкции, он ковыляет со мной до дверей квартиры. Я вижу, каких трудов ему стоит проделать этот путь, и спрашиваю:
– Позвать прислугу?
– Не надо, спасибо. 

Париж