Теркин без глянца

Александр Твардовский на пепелище родной деревни Загорье в Смоленской области
Главный редактор журнала «Новый мир», 1965 год
Александр Твардовский и Чингиз Айтматов в Кремле после получения Ленинской премии, 1963 год

«Василий Теркин» Александра Твардовского –  не просто «советская классика», а первое правдивое произведение о войне

Поэт и корреспондент фронтовой газеты Александр Твардовский встретил день Победы в Восточной Прус-сии, недалеко от Кенигсберга. Сообщение о капитуляции врага прозвучало по радио ночью, поэтому утром солдаты и офицеры собрались возле дома, где располагалась редакция. Стоя на крыльце, как на трибуне, Твардовский поздравил всех с Победой. Он не успел даже сказать об условиях капитуляции – его уже не слушали, кричали «ура!» и обнимались. Только один, немолодой уже солдат плакал. Твардовский обнял его за плечи, пытался утешить. Солдат всхлипывал и повторял: «Сегодня люди перестали убивать друг друга…»
В тот первый мирный день стреляли только в воздух, салютовал и Твардовский – из нагана, с которым прошел всю войну. Конечно, в редакции накрыли стол, выпили на радостях. А потом поэт заперся в своей комнате и сел писать заключительную главу поэмы «Василий Теркин».
«Светит месяц, ночь ясна,
Чарка выпита до дна…»
Эта поэма создавалась и печаталась главами и частями с 1942 года, собиралась по строчке и по словечку, ее герой шагал вместе с читателями через всю войну.
С первых дней годины горькой,
В тяжкий час земли родной,
Не шутя, Василий Теркин,
Подружились мы с тобой.
А на самом-то деле путь героя поэмы и ее автора пролегал через две войны.

На той войне незнаменитой
Накануне большой войны на рубежах Советского Союза уже шли бои: на озере Хасан, на Халхин-Голе, в Финляндии. Эта последняя, «зимняя» война, как ее окрестили, оказалась неподготовленной и оттого кровопролитной. Впоследствии ее назвали «незнаменитой войной», и мало кто знает, что это выражение принадлежит Александру Твардовскому. Поэт пошел на нее военным корреспондентом. Впоследствии, в 1943 году, в самый разгар Отечественной, он нашел в старом блокноте пару строк о «…бойце-парнишке, // Что был в сороковом году // Убит в Финляндии на льду». Лишь много лет спустя это стихотворение было напечатано.
Мне жалко той судьбы далекой,
Как будто мертвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примерзший, маленький, убитый,
На той войне незнаменитой…
Твардовский чувствовал, что бойцам в промерзлых окопах и землянках на Карельском фронте необходим веселый и находчивый герой, меткое слово, согревающий душу смех. Так появился на страницах фронтовой газеты персонаж Вася Теркин. Почему Теркин? Тогда в армии ежедневно звучала команда: «На протирку!» – и все бойцы садились протирать и смазывать оружие. Отсюда и фамилия.
Твардовский сочинил только первый фельетон о Теркине, а потом тему подхватили другие сотрудники газеты. Выпуски представляли собой «истории в картинках» со стихотворными подписями. Неизменно удачливый Теркин ходил в ночную разведку, устраивал засады, разоблачал болтунов и шпионов. Герой полюбился читателям, круг авторов все ширился, писал о Васе Теркине даже Самуил Маршак, живший в Ленинграде.
Мало кто знал в ту пору, что в русской литературе уже был литературный персонаж с таким именем. Роман под названием «Василий Теркин» написал еще в 1892 году Петр Дмитриевич Боборыкин, известный писатель, драматург, журналист, издатель и общественный деятель. Его произведения всегда отличались злободневностью, он называл сам себя «отметчик» – отмечал новые явления в русской жизни. Вот и в романе «Василий Теркин» автор попытался изобразить «нового русского купца» – не мироеда, а, можно сказать, просвещенного предпринимателя. Но в начале XX века Боборыкина решительно оттеснили Чехов, Андреев и Горький. А после революции о нем и вовсе позабыли. В советское время книги Боборыкина не издавались; купец-альтруист был явно не «герой нашего времени».
Но авторов Теркина-солдата вряд ли можно упрекнуть в плагиате, они не знали ни Боборыкина, ни его романа «Василий Теркин».
…Окончилась советско-финская война. Сами участники чаще всего называли ее «походом». В этот период Твардовский записал в дневнике: «Я все время думал о том, что же я буду писать о походе всерьез». Лубочный балагур Вася Теркин поначалу никак не вписывался в планы поэта. Он думал о герое, которому мог бы доверить собственные мысли и переживания. Пусть это будет простой деревенский парень, допустим, его земляк со Смоленщины. В бою он орел, на привале – всеобщий любимец. Когда вспомнит отчий край, родимую мать, любимую женщину – он настоящий поэт. За Родину жизнь отдаст, за товарища себя не пожалеет…
А почему бы и не Теркин? Не Вася, а уже солиднее – Василий! «Необходимо только поднять его, поднять незаметно, по существу… – размышлял Твардовский. – А как необходимы его веселость, удачливость, энергия и неунывающая душа для преодоления сурового материала войны!»
Вот, допустим, появляется в роте новый боец, который сразу завоевывает общую симпатию.
Балагуру смотрят в рот,
Слово ловят жадно.
Хорошо, когда кто врет
Весело и складно.
А вот он на привале после изнурительного марша. Откуда-то появляется гармонь.
И от той гармошки старой,
Что осталась сиротой,
Как-то вдруг теплее стало
На дороге фронтовой.
А вот он в шутку и всерьез рассуждает о награде:
– Нет, ребята, я не гордый.
Не загадывая вдаль,
Так скажу: зачем мне орден?
Я согласен на медаль.
Именно тогда, между двумя войнами, вчерне сложились главы «На привале», «Переправа», «Теркин ранен», «О награде», а глава «Гармонь» в виде отдельного стихотворения была напечатана в газете «Красная звезда».
Но в целом работа шла туго: нет «электричества», – признавался Твардовский. Ему казалось, что главы-эпизоды не складываются в общий сюжет; не было и единой стихотворной формы. Не то поэма, не то роман в стихах…
Летом 1941 года поэт с женой и двумя маленькими дочками жил в деревне под Звенигородом, он настроился «на доброе, работящее лето». 21 июня тихо, по-семейному отметили день рождения Александра Трифоновича. А уже 22-го утром он расцеловал жену и дочек и уехал в Москву. На другой день получил назначение в газету Киевского военного округа (впоследствии – Юго-Западного фронта) на должность «писателя» – была такая штатная единица во фронтовых и армейских газетах.

Его главное оружие
Твардовский оказался в самом пекле. Отступал вместе с армией из-под Киева, выходил из окружения. Самое первое задание редакции не смог выполнить: был свидетелем гибели Днепровской флотилии под Каневом, а что тут напишешь? И кто это напечатает?.. Впоследствии Твардовский писал почти в каждый номер: корреспонденции, очерки, фельетоны в рубрику «Прямой наводкой» и, конечно, стихи.
Редактор не одобрял «художеств», требовал побольше положительных примеров, лозунгов. Твардовский терпел и делал свое дело, но удовлетворения не было. Порой казалось: лучше бы на передовую. Поэт отдал в фонд обороны Сталинскую премию, полученную накануне войны за поэму «Страна Муравия». Теперь семья осталась без денег, притом незадолго до эвакуации, но жена поэта, Мария Илларионовна, поняла и поддержала мужа.
Твардовский почти не вспоминал Теркина. Но улыбка порой пробивалась на лицах людей, смех звучал под пулями и бомбами как вызов смертельной опасности. Твардовский записал такой эпизод: в большом сарае выступала агитбригада. Певица пела популярную тогда песню «И кто его знает…». Вдруг послышался вой приближающегося «мессера». Тревога нарастала. Но артистка даже не запнулась, она подняла голову вверх и, подмигнув, пропела: «И кто его знает, чего он моргает?..» Все засмеялись – и страха как не бывало.
Во время короткой командировки в Москву зимой 1942 года Твардовский смог добраться до своих довоенных записей и вдруг увидел – жив курилка! Теркин словно набирался опыта вместе с автором. А главное, Твардовский ощутил в этом герое некое свободное дыхание: он может сказать о многом, просто и задушевно. И пусть это не поэма в точном смысле слова, и не роман в стихах. Жанр произведения поэт обозначил в подзаголовке – «Книга про бойца»:
Словом, книга про бойца
Без начала, без конца…
Почему так – без конца?
Просто жалко молодца.
Про бойца и – что особенно важно было автору – для бойца. Не для комсостава, не для самого Верховного (с оглядкой на него писали многие). И очень хорошо, что Теркин не лихой кавалерист, не «бог войны» артиллерист, не летчик или танкист – кумир тогдашних девушек. Он – «пехтура», тот, кто ближе всех к матушке-земле, кто идет в штыковую, а бывает, сходится с врагом врукопашную и кто чаще всех получает «направленье в наркомзем» – так шутили на передовой.
Твардовский, наконец, убедился, что «Василий Теркин» – это главное его оружие в той войне. Летом 1942 года Твардовский основательно переработал старые главы и написал новые: «Два солдата», «О потере», «Поединок». Публикация глав произошла стремительно: во фронтовой газете, в центральном армейском журнале, наконец, в «Правде» и в журнале «Знамя». На Всесоюзном радио главы из «Василия Теркина» читал известный актер и великолепный чтец Дмитрий Орлов.
Автор получал множество писем от читателей и слушателей. Писали рядовые, старшины и офицеры: «Теркин стал нашим любимцем», «хочется знать, что стало с героем, хочется жить вместе с ним, знать, где он сейчас». Многие были уверены, что Теркин – реальный человек, и спрашивали, где автор с ним познакомился.

За Родину, а не за Сталина!
На волне «Василия Теркина» положение Твардовского изменилось к лучшему. Его меньше загружали текущей работой в редакции, хотя отношения с редактором оставались напряженными. Поэта откомандировали на несколько месяцев в Москву со «спецзаданием» – для работы над продолжением «Книги про бойца». Он сумел, наконец, навестить семью в эвакуации. И вообще, настроение было приподнятое – Твардовский видел, что армия все увереннее бьет врага, вся страна от мала до велика включилась в борьбу.
В конце 1942-го – начале 1943 года Твардовский окончил вторую часть «Теркина», главы публиковались во фронтовой и центральной печати. По сравнению с первой частью в ней стало больше лирики, размышлений автора.
Но в это же время книжки «зависли» в издательствах, редакторы требовали сокращений и исправлений, кромсали поэму собственноручно по живому, прекратились чтения по радио.
Историю создания «Василия Теркина» до сих пор изображают как победное шествие книги и ее автора. Это не так. Теркин не всем пришелся по вкусу. В самом деле, с точки зрения партноменклатуры, в поэме никак не обозначена ведущая роль партии, ни разу не упомянут – о ужас! – вождь и отец т. Сталин. Самые лозунговые строки «Книги про бойца» такие:
И увидел, понял Теркин,
Что вести его черед.
– Взвод! За Родину! Вперед!
Почему за Родину, а не за Сталина? Почему в книге нет ни одного политработника? Это странно для автора, который сам носит звание старшего батальонного комиссара (две «шпалы», считай, подполковник). Вообще нет комсостава, только младшие командиры и всего один генерал. Да и тот какой-то старорежимный «отец солдатам». Главная, хотя и не высказанная напрямую, мысль автора: воюет и побеждает народ, такие вот Васи Теркины – тоже немного смущала начальство. Этак недалеко и до разговоров о подлинном народовластии и об ответственности руководства за трагические ошибки и прямые преступления.
Уже в начальных главах поэмы Твардовский с болью писал об отступлении, об окруженцах, в числе которых оказался и сам:
Шли худые, шли босые
В неизвестные края.
Что там, где она, Россия,
По какой рубеж своя?
Так не писал об отступлении никто. Хотя, конечно, «Василий Теркин» был ценен прежде всего своим оптимизмом. Но за бесхитростной шуткой нельзя не заметить в книге и грусть, и жалость, и саму смерть. Обе эти крайности военного бытия – смех и смерть – раздражали начальство. Оно не любит смеха, потому что неизбежно встает вопрос «над кем смеетесь?».
А когда речь заходит о смерти, то приходит мысль: кто виноват в массовых жертвах?
Наверняка кому следовало заглянули в анкету Твардовского: ага, из кулацкой семьи, теперь все понятно. В его «Стране Муравии» самые потрясающие строфы – как раз о трагедии раскулачивания, уничтожения русской деревни:
– Что за помин?
– Помин общий.
– Кто гуляет?
– Кулаки!
Поминаем душ усопших,
Что пошли на Соловки.

– Их не били, не вязали,
Не пытали пытками,
Их везли, везли возами
С детьми и пожитками.
А кто сам не шел из хаты,
Кто кидался в обмороки, –
Милицейские ребята
Выводили под руки…
Впрочем, эти строки цензура вычеркнула из первых изданий поэмы, и Твардовскому удалось опубликовать их лишь через много лет, в 1960-е.
Поэта не раз вызывали на обсуждения «Теркина», с явной целью «проработки». Но после чтения автором новых глав большинство присутствующих приходили в восторг, и разнос откладывался. И Твардовский думал, как и его герой:
– Ничего. С земли не сгонят,
Дальше фронта не пошлют.

Недописанная «Книга»
Обстановка вокруг веселого героя сложилась невеселая. Многие литераторы, призванные в военную печать, уже вернулись в Москву – те, кто сумели доказать в высоких инстанциях, что пишут нечто крайне нужное «для фронта, для победы». Твардовский, значит, не доказал. Он не завидовал. Наоборот, считал, что «с «лейкой» и с блокнотом, а то и с пулеметом» – это достойнее, чем «кошмар тыловизны», как он выражался.
Он шел вместе со своим героем, освобождая города и села. Наступление катилось быстро, как говаривал Василий:
Позабудешь и про голод
За хорошею войной.
Шутки, что ли, сутки – город,
Двое суток – областной.
Вот они уже у Днепра, вот уже на Смоленщине. Утром 12 сентября 1943 года были освобождены родные места Твардовского. То, что он увидел, потрясло: хутора Загорье, где он родился и вырос, больше не существовало – только гарь и печные трубы… Родители и сестры поэта всю войну жили в Смоленске в оккупации. 25 сентября, когда город еще не был полностью взят нашими, Твардовский бросился на поиски своих. К счастью, родители и сестры уцелели. Но в деревне погибла тетка-старушка. Она помогала партизанам, фашисты ее расстреляли.
Эти впечатления отразились частично в конце главы «На Днепре», здесь наш Теркин впервые всплакнул:
– Мать-земля моя родная,
Вся смоленская родня,
Ты прости, за что – не знаю,
Только ты прости меня!..
…Минул срок годины горькой,
Не воротится назад.
– Что ж ты, брат, Василий Теркин,
Плачешь вроде?..
– Виноват…
Скорбь и печаль разлиты по всей главе «Про солдата-сироту», в которой речь как будто и не о главном герое, а о судьбах и чувствах русского солдата вообще. Этот мотив тоже пришелся некстати, видно, наверху считали, что наши солдаты не плачут. Новые главы книги Твардовского печатались только для бойца, в центральную печать пробивались редко. В письмах жене и друзьям поэт называл Теркина «полуразрешенным».
Поэт задумал еще несколько глав. Например, глава «Кто воюет на войне?» должна была сатирически изобразить доблестных тыловиков.
– Что ж, а я не воевал?
– Я салюты подавал.
– А для высшего начальства
Кто грибки мариновал?
В такой компании Теркину, пожалуй, стало б тошно, хоть ложись и помирай. Что ж, Теркину помирать не внове, и поэт задумал главу «На том свете», в которой Теркин попадет рай, но, не найдя себе там места, вернется на грешную землю. В то же время Твардовский хотел сделать эту главу отчасти лирико-философской, чтобы она прозвучала как реквием по всем павшим на войне.
Но автор предполагает, а война располагает: фронт наступал быстро, нужно было заканчивать «Книгу про бойца», прощаться с Теркиным. Автор уже набрасывал отдельные строки завершающей главы «От автора». А неосуществленные замыслы Твардовский реализовал уже после войны. Реквием по всем павшим воплотился в прекрасном стихотворении «Я убит подо Ржевом». Путешествие Теркина на тот свет и обратно стало впоследствии одним из самых смелых произведений «оттепели» 1960-х годов «Теркин на том свете», где рай советского образца изображен как царство бездушной бюрократии, заповедник тоталитарной мертвечины.
Заключительная глава «От автора» была опубликована уже после Победы, 23 июня в «Литературной газете».

От Василия Теркина до Ивана Денисовича
Еще в апреле 1945 года в Москве началось выдвижение авторов и произведений на Сталинскую премию за 1943-й и 1944 годы. На премию 1-й степени было выдвинуто только одно произведение – текст гимна Советского Союза С.Михалкова и Г. Эль-Регистана. «Василий Теркин» попал лишь в список на 2-ю степень. Во время обсуждения высказывались все те обвинения в адрес «Теркина», которые звучали с 1942 года. Фадеев и Тихонов защищали поэму, говорили, что Твардовский не раз переделывал ее. В это время были напечатаны последние главы, которые только усилили критическое отношение к поэме, и ее вовсе исключили из списков.
А дальше произошло невероятное. Окончательные списки принесли на утверждение Сталину. Видимо, он знал, что Твардовский выдвигался на премию, поэтому спросил: а где же «Теркин»? Докладчики струхнули и стали говорить, что, мол, автор еще продолжает работать над поэмой. «Не думаю, чтобы он ее слишком испортил при окончании», – сказал Сталин и своим карандашом вписал «Василия Теркина» в список лауреатов премии 1-й степени.
После присуждения «Теркину» Сталинской премии поэма была издана во многих издательствах огромными тиражами.
В 1947 году книжка «Василий Теркин» попала в руки Ивана Алексеевича Бунина, жившего в Париже. Его отношение к «советам» и к советским писателям хорошо известно: он ругал «хамами» чуть ли не всех, от Бабеля до Шолохова. Ценил только Паустовского. А тут какой-то Твардовский. Живой классик нехотя открыл книжку, начал читать и чуть ли не с первой страницы стал непроизвольно приговаривать: «Настоящие стихи!.. А здесь как сказано!.. Поэт!..» Ему захотелось поблагодарить Твардовского, выразить ему свое восхищение поэмой. Свой отзыв он просил передать давнего друга: «…Совершенно восхищен его талантом, – это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем… ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова! Возможно, что он и останется автором только одной такой книги, начнет повторяться, писать хуже, но даже и это можно будет простить ему за “Теркина”».
Твардовский, в свою очередь, хотел поблагодарить мастера за лестный отзыв, хотел послать ему другие свои книги, но обратиться напрямую к Бунину, имевшему репутацию врага советской власти, он не мог. Пошел за разрешением в Фадееву. Генсек Союза писателей запретил категорически.
Прошло много лет. Теркин не отпускал своего автора, казалось, всегда был где-то поблизости. Твардовский, должно быть, задумывался иногда: а ведь такие вот Теркины – честные, работящие люди, патриоты своей родины – и оказывались в ссылке, за колючей проволокой ГУЛАГа… После XX съезда и «разоблачения культа личности» Твардовский возглавил журнал «Новый мир», вокруг него сплотились авторы, которых впоследствии стали называть «шестидесятниками».
В конце 1961 года на стол Твардовского легла рукопись рассказа Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Редактор был потрясен. Он решил добиваться опубликования рассказа. Он ощутил внутренне родство Ивана Денисовича с такими, как Теркин, простыми русским людьми. К публикации «Ивана Денисовича» причастны многие люди: один принес рукопись, другой рекомендовал, третий поддерживал и продвигал. Но никто не станет спорить, что главная роль принадлежала Твардовскому. Он добился, чтобы с рассказом ознакомился Н.С.Хрущев, и в этот момент, конечно, сильно рисковал – и карьерой, и положением. Может, это и не подвиг, но – мужественный гражданский поступок. Возможно, в решающую минуту он вспомнил своих фронтовых товарищей и, конечно, Теркина – они всегда помогали друг другу.

Сергей МАКЕЕВ: www.sergey-makeev.ru, post@sergey-makeev.ru.