Великие неполучанты

Антон Чехов и Лев Толстой в Крыму
Стокгольм. Церемония вручения Нобелевской премии
Дмитрий Менделеев

Почему ни один из величайших русских учёных и мыслителей, достойных получить Нобелевскую премию, не был выдвинут своими соотечественниками

Дмитрий Менделеев, Александр Попов, Лев Толстой, Антон Чехов – помимо мощи и глубины отпущенного им дарования, этих людей объединяет то обстоятельство, что ни один из них не стал… лауреатом Нобелевской премии. Хотя все основания претендовать на неё у каждого из них были. Неужели нобелевские комитеты на заре своего существования намеренно игнорировали достижения выдающихся деятелей российской науки и культуры? Или причина в другом? О больших и маленьких секретах нобелистики лучше всего может рассказать человек, который не просто ввёл в обиход это понятие, но знает о нобелевском движении, пожалуй, больше, чем кто бы то ни было другой в нашем Отечестве: историк науки доктор геолого-минералогических наук АБРАМ БЛОХ занимается им не один десяток лет.

Перед Альфредом Нобелем человечество должно снять шляпу. Несмотря на все споры, которые в последнее время ведутся вокруг основанного по его завещанию фонда, механизма номинирования на премии и критериев оценки достижений, за которые они присуждаются, Нобелевская премия была и остаётся единственной в своём роде и через сто лет не утратит своего значения. При всей сложности выбора учреждениям-наделителям до сих пор удаётся сохранить в принятии решений независимость. Разумеется, члены нобелевских комитетов не застрахованы от ошибок, но ошибки эти, подчас весьма досадные, всегда были не их собственными, чисто человеческими ошибками, а «спровоцированными» некими внешними силами или обстоятельствами.
Доступ к рассекреченным архивам Шведской королевской академии наук, Каролинского института и Шведской академии в Стокгольме Абрамом Блохом был получен благодаря любезному содействию тогдашнего исполнительного директора Нобелевского фонда Михаэля Сульмана. Параллельно им велись разыскания в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), Центре хранения современной документации (ЦХСД), а также в архивах внешней политики Российской империи и СССР (АВП РИ и АВП РФ), Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) и других архивах.
Взаимоотношения между российской властью и Нобелевским фондом долгое время складывались очень непросто: и в царствование Николая I, и в годы советской власти решающую роль в них играла политика.
 
За Чехова обидно?
Особенно ярко антинобелевские настроения проявились в конце 40-х годов. Команда к тотальной дискредитации деятельности нобелевских комитетов была дана ещё в 1948-м, став прологом к начатой в 1949 году кампании борьбы с космополитизмом и преклонением перед Западом, которую трудно было бы вести, не прибегая к откровенной дезинформации, в том числе и в вопросах приоритета выдающихся достижений научной мысли. Нобелевские комитеты обвинялись в предвзятости, ставя им в вину тот факт, что ни Менделеев, ни Попов, ни Толстой, ни Горький не были удостоены премии. «Обижались» даже за Антона Павловича Чехова, хотя его кандидатуру никто никогда организациям-наделителям не представлял.
Для поддержания антинобелевских настроений власти не брезговали искажением фактов, даже когда речь шла об учёных, премию получивших: утверждали, что кандидатура академика Павлова прошла «с опозданием» на три года. На самом деле Иван Петрович получил премию вполне своевременно. Учёные, «опередившие» великого русского физиолога, решали насущнейшие проблемы тогдашней медицины. Лауреат 1901 года Эмиль Беринг разработал противодифтерийную антитоксическую сыворотку. Роналд Росс, удостоенный её в 1902-м, заложил основы борьбы с малярией, а Нильс Финзен получил премию в 1903-м за весьма эффективные методы светолечения. Роберт Кох, работавший над проблемой борьбы с туберкулёзом, на том же основании мог бы стать лауреатом вместо Павлова в 1904 году. Но  профессора Каролинского института, решавшие судьбу премии, присудили её русскому физиологу, хотя его открытия носили фундаментальный характер, решали проблемы завтрашнего дня. А Кох «ждал своей очереди» ещё год.

Жертвы «эпохи Вирсена»
Идея присудить Толстому  Нобелевскую премию мира витала в воздухе ещё тогда, когда не была подтверждена юридическая сила завещания Нобеля, не говоря уже о том, что не существовало законодательно утверждённого положения о Нобелевском фонде. В 1897 году, спустя год после смерти Нобеля, в шведской прессе уже вовсю обсуждались версии о том, кто наиболее достоин этой награды: ходили слухи, что стортинг Норвегии уже начал обсуждать возможные кандидатуры и Толстой является главным претендентом. Когда эти сведения дошли до Льва Николаевича, он обратился с письмом в газету «Стокгольм Тагблатт», в котором утверждал, что «условия завещания Нобеля по отношению лиц, наиболее послуживших делу мира, весьма трудно исполнимы. Люди, действительно служащие делу мира, служат ему потому, что служат Богу, и потому не нуждаются в денежном награждении и не примут его». По мнению писателя, выделенные на премию средства должны были быть переданы бедствующим семьям кавказских духоборов, оставшимся без кормильцев, поскольку те оказались за тюремной решёткой из-за отказа идти в армию.
Несколько позже, но тоже до официального учреждения премии мира, в качестве реального претендента газеты называли художника Василия Верещагина. И вполне заслуженно: в отличие от подавляющего большинства художников-баталистов он не только наблюдал за ходом боевых действий, но и принимал участие в сражениях, несколько раз был ранен. Ужасы войны он знал не понаслышке и, по собственному признанию, «слишком близко принимал к сердцу то, что писал, выплакивал буквально горе каждого раненого и убитого». Потому и считал себя вполне достойным награды и даже предпринял какие-то действия для продвижения своей кандидатуры.
Никаких официальных сведений о номинировании Верещагина в архивах Норвежского Нобелевского комитета мира обнаружено не было, хотя Берта фон
Зуттнер, лауреат 1905 года, уже после гибели художника (в 1904-м при взрыве броненосца «Петропавловск» под Порт-Артуром) писала, что после его выставки в Христиании один из авторитетных номинаторов этого комитета ежегодно, вплоть до кончины, номинировал художника. В книжном фонде Нобелевского института имеется три прижизненных каталога произведений художника.
Кандидатура Толстого рассматривалась Шведской королевской академией и в связи с номинациями на премию по литературе. Присуждение первой премии Льву Николаевичу задало бы очень высокую планку. Однако в 1901 году первым лауреатом стал малоизвестный французский поэт-лирик Сюлли-Прюдом. Такой выбор академии  вызвал бурю протестов. Сорок два известных шведских писателя, в том числе Август Стриндберг и будущий нобелевский лауреат Сельма Лагерлёф, направили Толстому письмо, в котором высказывали своё несогласие с решением комитета. Но претензии в адрес Шведской королевской академии на самом деле были абсолютно безосновательны. Среди двадцати пяти писателей, номинированных в том году на премию, фамилии Толстого не было, и комитет при всём желании не мог рассматривать его кандидатуру.
В 1902 году «ошибку» исправили: Толстого выдвинули сразу трое французских номинаторов, среди которых был член Французской академии, драматург и писатель Леон Галеви. Он оказался самым преданным поклонником таланта писателя, с завидным постоянством выдвигая его кандидатуру с 1902 по 1906 год.
Почему же Лев Николаевич премию так и не получил? Архивы Нобелевского комитета открыли правду: всё дело было в критериях выбора. В то время система рассмотрения кандидатур определялась достаточно консервативными взглядами постоянного секретаря Шведской королевской академии и председателя Нобелевского комитета Карла Давида Вирсена. Первое десятилетие деятельности комитета даже называют «эпохой Вирсена». По его мнению, премии заслуживал тот, кто следовал в своём творчестве принципам «высокого и здорового идеализма». В 1902 году заключение комитета, подтверждавшее, что «сравнительно легко отдать пальму литературного первенства этому великому русскому писателю», было достаточно жёстким: «Воскресенье» порождает «чувство нравственного негодования», «Власть тьмы» ужасает «зловещими натуралистическими картинами», «Крейцерова соната» проповедует «негативный аскетизм» и далее в том же духе.
В 1905-м, когда писателя выдвинули двадцать один номинатор из Франции, Норвегии и Финляндии, вердикт был ещё более беспощадным: «При всём восхищении многими произведениями Толстого следует задать вопрос – насколько, в сущности, здоров идеализм писателя, когда в его особенно великолепном произведении «Война и мир» слепой случай играет столь значительную роль в известных исторических событиях, когда в «Крейцеровой сонате» осуждается близость между супругами и когда во многих его произведениях отвергается не только Церковь, но и государство, даже право на частную собственность, которой сам он столь непоследовательно пользуется, оспаривается право народа и индивидуума на самозащиту».
Однако упрекнуть комитет в предвзятости по отношению именно к Толстому нельзя. В 1901 году шведские академики дружно отклонили кандидатуру Эмиля Золя, позже – Генрика Ибсена. Так что не только творчество Льва Николаевича не умещалось в прокрустово ложе «здорового идеализма».

Неблагодарные соотечественники
Но интересно другое: за всё время, что кандидатура писателя фигурировала в номинациях, среди номинаторов не было ни одного его соотечественника, если, конечно, не считать таковыми членов Академического общества Финляндии, формально являвшихся подданными Российской империи, которые выдвинули русского писателя на премию 1905 года. Больше никто из россиян не был зафиксирован в регистрационных журналах комитета. В том числе и почётный академик А.Ф. Кони, участвовавший в кампании выдвижения кандидатуры Толстого на Нобелевскую премию 1906 года.
Это вообще любопытная история. Готовя свои воспоминания о Толстом, Александр Фёдорович поместил в них эпизод с обсуждением на заседании Раздела изящной словесности Императорской Санкт-Петербургской академии наук кандидатуры писателя в качестве номинанта на Нобелевскую премию. Однако в изданном тексте воспоминаний такого эпизода нет: при редактировании рукописи (ныне она хранится в архиве Института русской литературы РАН) автор предпочёл его исключить. И вот почему. Ради соответствия уставу Нобелевского фонда, требовавшего, чтобы выдвигались произведения, опубликованные в предыдущем году, решено было номинировать Толстого не за художественное произведение, каковых в 1905-м у него опубликовано не было, а за статью «Великий грех», посвящённую проблемам крестьянского землепользования. Но академики обсуждали этот вопрос почти три месяца и приняли решение только 20 (7 по ст. ст.) января 1906 года, за десять дней до прекращения приёма номинаций на данный год. Потом номинацию надо было перевести на французский язык и подготовить к отправке. Русский бюрократизм сделал своё дело: документы были направлены в Стокгольм лишь 1 февраля и, разумеется, опоздали. Кони, видимо, узнал об этом и решил не включать сей досадный эпизод в предназначенный для печати текст воспоминаний.
Любопытно, что в 1902 году в списке номинантов с подачи одного из ярых поклонников его творчества, получившего от академии предложение прислать номинацию, появилось имя самого Александра Фёдоровича Кони. Протокол комитета свидетельствует, что видный русский судебный деятель и биограф был представлен профессором Александровской военно-юридической академии А.К. Вульфертом за книгу «Доктор Фридрих Гааз. Очерк жизни немецкого филантропа в России».

Кто не успел
В начале 1949 года предполагалось провести всесоюзное совещание заведующих кафедрами физики университетов и вузов. Открывать его должен был доклад президента АН СССР Сергея Ивановича Вавилова «Философские проблемы современной физики и задачи советских физиков». Заседание почему-то отменили, но текст доклада сохранился и даже дважды публиковался после смерти учёного. Что интересно: во второй публикации пламенный пассаж по поводу того, что великий русский физик Александр Попов, в отличие от его итальянского коллеги Гульельмо Маркони, так и не был удостоен Нобелевской премии за открытие беспроволочной связи, был исключён. Составители сборника, посвящённого 75-летию С.И. Вавилова, прекрасно понимали, что доводы учёного не соответствовали истинному положению вещей.
Попов и Маркони действительно имели равные права на награду. В 1900 году они оба были удостоены Большой золотой медали на Всемирной выставке в Париже. Нобелевскую же премию получил один Маркони. Произошло это в 1909 году, почти через четыре года после кончины Попова. Сергей Иванович не мог не знать о том, что по уставу Нобелевского фонда номинировать ушедших из жизни учёных нельзя. Пойти на заведомое искажение фактов он мог только из опасения повторить трагическую судьбу родного брата – великого генетика Николая Ивановича Вавилова.
Но, может, упрёк Вавилова всё-таки справедлив: почему авторы столь полезного для человечества изобретения не получили награду раньше, при жизни Попова? Причина проста: выдающегося изобретателя никто не удосужился номинировать, в том числе и его соотечественники, которые предпочли «забыть» о его открытии, хотя он его им неоднократно демонстрировал. А вот Маркони выдвигался на Нобелевскую премию с самого начала работы Нобелевского комитета по физике, при этом трижды при жизни Попова – в 1901,1902 и 1903 годах. Пресса об этом писала неоднократно, но ни один русский физик не задался вопросом, почему в формулировке номинации беспроволочный телеграф носит имя только одного из своих создателей, а не обоих, и не обратился в Нобелевский комитет с предложением исправить ошибку. Так что вины комитета в том, что Попов не был удостоен Нобелевской премии, всё-таки нет.
Но как прихотливо порой переплетаются человеческие  судьбы. Сергей Иванович Вавилов не получил вполне заслуженную им Нобелевскую премию по той же причине, что и Александр Степанович Попов: он не дожил до момента номинации. Учёный скончался в 1951-м, а И.Тамм, И.Франк и ученик Вавилова П.Черенков получили награду в 58-м за объяснение явления (открытого при жизни Вавилова), которое даёт возможность измерить скорость, энергию и заряд быстрых элементарных частиц и в специальной литературе именуется эффектом Вавилова-Черенкова.
Прецедентов не создавать!
Не повезло с Нобелевской премией и Дмитрию Ивановичу Менделееву. Уж казалось бы, кто более достоин такой награды в области химии, как не создатель Периодической системы! Учёного номинировали трижды: в 1905,1906 и 1907 годах, но и среди его номинаторов не было ни одного русского учёного! Что  неудивительно: члены Императорской академии наук неоднократно отвергали его кандидатуру на очередных выборах, так что, являясь членом многих зарубежных академий и учёных обществ, Дмитрий Иванович так и не стал академиком в своём Отечестве.
Однако Нобелевскую премию он не получил по иной причине. Первые  тридцать лет организации-наделители твёрдо соблюдали условие новизны открытия, претендующего на премию. А свою систему Менделеев создал к 1869 году. И всё-таки в 1905-м трое номинаторов предложили его кандидатуру, исходя из того, что в предыдущем (1904) году сразу две премии были получены благодаря системе Менделеева: награду по физике получил Джон Уильям Стретт (лорд Рэлей), а по химии – Уильям Рамзай. Оба – за открытие и исследования совершенно новой группы химических элементов – инертных газов, которым тоже нашлось место в гениальной таблице русского учёного. Фактически они подтвердили универсальность закономерностей, открытых за тридцать пять лет до того. А в уставе Нобелевского фонда есть параграф, согласно которому сделанные ранее открытия могут номинироваться, если их значимость подтвердилась последовавшими новыми открытиями, чем и воспользовались номинаторы.
Но в 1905-м премию получил немецкий химик фон Байер, выдвигавшийся пятый год подряд (а Менделеев впервые) и имевший больше заявок от номинаторов. В 1906-м она досталась французу Муассану, который тоже выдвигался на премию с начала её существования и по числу рекомендаций превосходил своего соперника, да ещё и среди его номинаторов оказалось сразу три нобелевских лауреата прошлых лет, в том числе и его предшественник, фон Байер. Он, кстати, выдвинул кандидатуру Менделеева в следующем году, но в феврале 1907-го русского учёного не стало.
В первый же раз, когда на заседании Нобелевского комитета обсуждалась кандидатура Менделеева, его председатель Отто Петерссон выразился очень ясно: «Не следует бояться, что за присуждением ему премии последуют рутинные присуждения за старые работы. Открытие Менделеева занимает особое место в истории науки и никогда не станет поводом для подобных злоупотреблений». В следующем году он был столь же категоричен, но, видимо, страх создать нежелательный прецедент (какая тогда выстроилась бы очередь за премией!) оказался сильнее. Так сложилось, что протоколы заседаний организаций-наделителей, на которых обсуждаются кандидатуры номинантов, не ведутся. Установить, какие именно аргументы выдвигались против Менделеева, не представляется возможным. От правила награждать только новые открытия Шведская королевская академия откажется только во второй половине тридцатых годов прошлого столетия.

По воле монарха
Итак, обнаруживается странная тенденция: ни один из величайших русских учёных и мыслителей, достойных получить Нобелевскую премию, не был выдвинут своими соотечественниками. Неужели русская наука рубежа позапрошлого и прошлого веков так была полна завистниками? Или члены нобелевских комитетов не предоставили своим русским коллегам права выдвигать из своей среды достойнейших? Как оказалось, ни то, ни другое.
14 (27 по ст. ст.) октября 1900 года «Новости и Биржевая газета» сообщила о завещании Нобеля. Ни «Московские ведомости», ни «Новое время», выходившие гораздо большими тиражами, об этом не обмолвились ни словом. И что интересно: заинтересованным лицам предлагалось обращаться за более подробной информацией не в Императорскую Санкт-Петербургскую академию наук, что было бы более чем логично, а в… военно-морской учёный отдел при Главном морском штабе!
Впервые полный текст устава фонда на русском языке появился в сборнике Института инженеров путей сообщения. И только в 1902 году. Штаб русской науки всячески уклонялся от участия в номинировании претендентов на весьма многообещающую международную награду. Члены Отделения русского языка и словесности, которым Нобелевский комитет по литературе предоставил право ежегодного выдвижения своих кандидатов, вообще узнали об этом только осенью 1905 года: присылавшиеся Шведской королевской академией циркуляры пропадали в долгих ящиках канцелярий и до них просто не доходили.
Ответ на вопрос, почему Императорская академия наук избрала такую странную линию поведения, требует тщательных архивных разысканий, но некоторые предположения можно выдвинуть уже сейчас. Всё упирается, как  нетрудно догадаться, в политику. Согласно уставу Нобелевского фонда, университетам Гельсингфорса, Уппсалы и Лунда в Швеции, Христиании в Норвегии и Копенгагена в Дании были предоставлены особые привилегии. Профессора этих учебных заведений получили постоянное право выдвигать своих кандидатов на премии по разделам науки. Тогда как их коллеги из других, зачастую более престижных европейских университетов могли предлагать номинантов, только когда получали специальное приглашение от соответствующего Нобелевского комитета. Но дело, разумеется, не в том, что учёные Петербурга и Москвы почувствовали себя ущемлёнными: в том же 1900-м, когда утверждался устав Нобелевского фонда, Российская империя была занята русификацией Финляндии.
Сначала вышел царский манифест от 7 (20 по ст. ст.) июня «О введении русского языка в делопроизводство некоторых административных присутственных мест Великого Княжества Финляндского», вызвавший естественное негодование и местных властей, и населения вверенного русской короне княжества. За ним последовало Высочайшее постановление «О публичных собраниях в Великом Княжестве Финляндском», согласно которому «публичные собрания, устраиваемые отдельными лицами или обществами с целью обсуждения общественных, научных, экономических или иных вопросов... могут происходить только с разрешения генерал-губернатора».
Амбиции представителей Российского императорского дома были чрезвычайно высоки. Можно предположить, что Великий князь Константин Константинович не мог допустить, чтобы какие-то профессора, пусть и с окраины империи, имели право что-то обсуждать не по воле правящего монарха, а почившего в бозе филантропа. Не исключено, что именно по этой причине и шведское правительство, и нобелевские учреждения были заподозрены в чрезмерном вольнолюбии, за что и впали в немилость. Повезло только медикам и физиологам: русские номинаторы, активно участвовавшие в выдвижении кандидатур на премию по этому разделу, являлись профессорами Военно-медицинской академии, Института экспериментальной медицины и университетов, административно не подчинявшихся академии.
С приходом к власти большевиков взаимоотношения России с Нобелевским фондом не стали яснее и проще. Закулисные интриги, дипломатические курьёзы, политические ошибки советских бонз заслуживают отдельной публикации. Так что продолжение следует. 

Редакция благодарит за помощь в организации публикации зам.главного редактора газеты «Поиск» Дмитрия Мысякова