Владимир Войнович: «С политической реальностью я всегда нахожусь в натянутых отношениях»
Совместно с:
25.11.2013
Знаю, читатели не любят резких перемен в тех изданиях, которые считают своими, – касаются ли они редакционной команды, тематики или даже верстки. Но если признать это аксиомой, тот же читатель рано-поздно взвоет от тоски. Чтобы этого не произошло, редакции рискуют, но ищут нестандартные решение. Мы – такие же.
Именно поэтому «Совершенно секретно» в середине декабря выпустит в свет абсолютно нетрадиционный выпуск своего приложения. Его страницы будут целиком отданы новой пьесе Владимира Войновича «Трибунал». Те, кто купит уникальный выпуск «Совершенно секретно», станут первыми читателями блестящей политической сатиры известного писателя.
Вот короткий фрагмент «Трибунала». (полный текст)
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (встает и вместе с ним встают все участники спектакля). Зачитывается обвинительное заключение по делу Подоплекова Леонида Леонидовича, женатого, имеющего двоих детей, ранее несудимого. Подоплеков обвиняется в том, что сего дня (указывается действительная дата, когда играется спектакль), явившись в помещение, где происходило заседание специального трибунала, вел себя вызывающе, высказывал суждения экстремистского характера, публично пропагандировал воровство, насилие и убийства, произносил угрозы террористического характера, ссылаясь на некоего авторитета Чехова, упоминал о каком-то ружье, которое якобы непременно должно выстрелить. Будучи вызван для допроса, отказался прибыть к месту отправления правосудия, не подчинялся требованию председателя трибунала, называя данное заседание чушью, абсурдом, дурацким спектаклем, мерзостью…
ПОДОПЛЕКОВ. Да это какой-то бред!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. …бредом…
ПОДОПЛЕКОВ. Идиотизм!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. …идиотизмом. При задержании оказал сопротивление представителям власти, в результате чего сержант Горелкин получил увечья, несовместимые с жизнью, и доставлен в медицинское учреждение для патолого-анатомической экспертизы. Все эти деяния предусмотрены уголовным кодексом и содержат в себе признаки таких преступлений, как оскорбление и неподчинение власти с попыткой совершения террористического акта и убийства представителя власти.
ЗАЩИТНИК. Ваша честь, если вы имеете в виду полицейского Горелкина, то он все-таки еще жив.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Жив? А что же делали с ним врачи?
ПРОКУРОР. Они до сих пор борются за его жизнь.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ну хорошо, пусть пока поборются. (Подоплекову). Вы признаете себя виновным в предъявленных вам обвинениях?
ПОДОПЛЕКОВ. Конечно, нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Подсудимый, как Председатель данного трибунала я должен вам разъяснить, что чистосердечное признание совершенных вами преступлений и искреннее раскаяние могут облегчить вашу участь.
ПОДОПЛЕКОВ. Но я не понимаю, в чем я должен признаться!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Почему же вы не понимаете? Вы же не можете сказать, что обвинения вымышлены.
ПОДОПЛЕКОВ. Вот именно вымышлены.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Напрасно вы так говорите. С практикой вымышленных обвинений мы давно покончили. Мы предъявляем обвинения только в действительно совершенных преступлениях. Ну, посудите сами, разве вы не утверждали, что в нашем обществе можно воровать, грабить, насиловать и убивать? Разве не вы угрожали нам ружьем, которое, как рассчитывал ваш авторитет, должно здесь выстрелить? Разве не вы оскорбляли суд и оказывали упорное сопротивление власти?
ПРОКУРОР. В результате которого сержант Горелкин получил тяжелые повреждения, находится в критическом состоянии и врачи борются за его жизнь.
ПОДОПЛЕКОВ. Вы все врете! Что я мог ему сделать? Он такой здоровый. Ноготь он сам сломал, когда вцепился в меня, синяк у него был до того, а я ему только пуговицу оторвал.
ПРОКУРОР. Умышленное повреждение имущества и оскорбление мундира.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (Прокурору). А что, если Горелкина еще не вскрыли, мы можем его допросить?
ПРОКУРОР. Я думаю, что можем. Он находится в тяжелом состоянии, и врачи борются за его жизнь, но когда речь идет о долге, Горелкин готов подняться даже из гроба.
* * *
В преддверии выхода в свет пьесы Владимир Войнович ответил на несколько вопросов главного редактора «Совершенно секретно»:
– Некоторые культурологи считают, что жестокость политического режима способствует расцвету литературы, театра и кино. В каких отношениях с политической реальностью находитесь вы?
– Если уж жестокость, то не крайняя. При жестоком (не сравнить со сталинским) николаевском режиме Пушкин позволял себе писать: «Товарищ, верь, взойдет она, звезда пленительного счастья. Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья напишут наши имена». А Лермонтов «странною любовью» любил «немытую Россию, страну рабов, страну господ». Его за эти стихи и сейчас бы заклевали. Царский режим, при котором могли существовать Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов, круто расправлялся со своими политическими врагами (террористами), но в отношении искусства был вполне толерантен. Жестокость сталинского правления была для искусства чрезмерна, и к концу жизни тирана у нас уже не было ни литературы, ни театра, ни кино. Искусство «вспряло ото сна» в результате оттепели, то есть отказа (к сожалению, неполного) от жестокости. Почему этого не случилось сейчас, не знаю. С политической реальностью я всегда нахожусь в натянутых, а порой и в очень недружественных отношениях. Мне кажется, что, если писатель пытается отражать реальность более или менее правдиво, он всегда найдет в ней много изъянов, что никогда не нравится тем, кто создает эту реальность не на бумаге, а в жизни.
– Герой вашей пьесы в финале оказывается антигероем. Значит ли это, что поводов для оптимизма у вас (у нас) больше нет?
– Писатель имеет право, надеясь на лучшее, предусматривать худшие варианты развития и не призывать к чему-то читателя (зрителя), а предупреждать об опасности. Я смотрю с оптимизмом на отдаленное будущее. Чеховские герои говорили, что лет через двести-триста все будет хорошо. Первые сто с лишним уже прошли, значит осталось еще сто-двести. Какое-то движение к лучшему все-таки происходит. Советский тоталитарный режим вначале был ужасным, потом относительно терпимым, потом слабым и надоевшим до чертиков. Теперешний, что бы о нем ни говорили, все-таки лучше советского (хотя к сравнению с советским все больше стремится). Но наше общество из советских штанишек выросло, постепенно взрослеет, и есть надежда, что при смене исполнителей главных ролей в нашей исторической драме сделает еще какой-то шаг в сторону улучшения собственной жизни.
– Что заставило вас вернуться к пьесе, вариант которой был написан в советское время – в другую историческую эпоху? Какое-то конкретное событие или параллели между нынешней политической ситуацией и советским застоем?
– Прежний вариант был построен на советских реалиях. Когда советская власть кончилась, я думал, кончилась и тема. А теперь увидел, что реалии изменились, а тема стала еще злободневней. Вот я ее и освежил.
– Считаете ли вы, что современное российское искусство адекватно той общественной ситуации, в которой оказалась страна? Не кажется ли вам, что оно прячется от острых социальных тем?
– По-моему, наступила пора нового декаданса, цинизма, пессимизма и «пофигизма». Люди искусства не верят больше в «души прекрасные порывы», в общество, в народ и в способность искусства «сеять разумное, доброе, вечное». Прошло время романтических, а потом катастрофических предсказаний. Теперь люди искусства ничего ужасного не ожидают, но и в хорошее не верят, предвидя бесконечный экономический, политический, духовный и душевный застой.
– Верите ли вы в то, что сегодня в России найдется профессиональный театр, который рискнет поставить вашу пьесу?
– Если я рискнул написать, а вы напечатать, почему бы не найтись и театру, который рискнет поставить?
– Какого зрителя вы хотели бы увидеть в зале?
– Способного понять то, что ему показано, и настроенного на то, чтобы сюжет жизни нашей реальной сложился более оптимистично, чем в пьесе.
* * *
Видеофрагмент с большим интервью с Владимиром Войновичем, которое будет предварять публикацию его новой пьесы «Трибунал»:
Все видеофрагменты интервью с Владимиром Войновичем и фото.
Автор: Людмила ТЕЛЕНЬ
Совместно с:
Комментарии