Юродивый

Были ли вы за границей, если да, то почему возвратились?

Чекистский народный юмор

Герой этой истории, бывший сотрудник КГБ, капитан первого ранга в отставке живет и работает в Москве, возглавляет службу безопасности одного из банков. Он – единственный в практике советской разведки «недоперебежчик», сумевший, похоже, поставить в тупик как своих, так и чужих. Факты таковы: в августе 1985 года Виталий Сергеевич Юрченко исчез в Риме, вскоре американцы сообщили о его бегстве к ним, а через три месяца Юрченко сбежал уже в Москву. Никакого наказания он не понес. Но было ли преступление? На эту тему сам он всегда говорил с неохотой, а теперь и вовсе отказывается: мол, время еще не пришло. Наше обращение к нему так и осталось без ответа. Некоторые же его бывшие коллеги выносят вполне определенный вердикт. Сегодня мы публикуем версию Юлия Кобякова, генерал-майора СВР в отставке, непосредственно участвовавшего в расследовании этой запутанной истории.

Выбранный в качестве эпиграфа вопрос, особенно его вторую часть, можно было бы на полном серьезе задать Виталию Сергеевичу Юрченко.

…Телефонный звонок из Ясенева (штаб-квартира Службы внешней разведки. – Ред.) раздался у меня дома поздно вечером 2 августа 1985 года. Вопросы звонившего оказались неожиданными.

– Кто писал рапорт на командировку Юрченко в Рим?

– Я.

– Где этот рапорт?

– Естественно, в моем сейфе.

– В каком месте сейфа, на какой полке?

Я указал точно место, где находилась моя папка с текущими документами, среди которых лежал и рапорт.

Мне было сказано, что документ срочно потребовался руководству разведки и сейчас дежурный по отделу вскроет мой сейф.

Я ждал у телефона.

Через несколько минут документ нашли. Больше никаких вопросов или объяснений в тот вечер я не получил.

Повесив трубку, некоторое время размышлял, зачем в столь поздний час кому-то мог понадобиться этот рапорт.

Идея послать Юрченко в Рим принадлежала начальнику Первого (американского) отдела ПГУ генерал-майору Д.И. Якушкину, именно от него я получил указание подготовить рапорт.

Юрченко предстояло встретиться с агентом из числа граждан США, унтер-офицером военно-морского флота США Томом Хайденом, значившимся у нас под скромным псевдонимом Иванов.

Автор в момент описываемых событий

Римская резидентура работала с Ивановым уже около года. Американец сам предложил свои услуги, оставив письмо в представительстве «Интуриста». Контакт с ним поддерживал работник внешней контрразведки, и дело оперативной разработки было заведено именно этим подразделением. Потом его передали в Первый отдел ПГУ автору этих строк.

Первоначально оно представлялось перспективным, но после двух-трех встреч стали накапливаться нюансы, свидетельствовавшие, скорее, о подставе. Я предложил прекратить контакт с Ивановым, но руководство по ряду причин на это не пошло.

Как бы там ни было, решение подключить к работе с Ивановым Юрченко, честно говоря, немного задело мое самолюбие. Я вел это дело. У меня был неплохой опыт работы с американскими военнослужащими, в том числе выявления подстав из этого контингента. Но начальству, как говорится, виднее. Тем более что Якушкин знал Юрченко по работе в Вашингтоне.

Накануне отъезда Юрченко в Рим я ознакомил его с делом Иванова, но от детального обсуждения этих материалов со мной он уклонился, сказав только, что разделяет мои выводы. Мне такая уклончивость показалась странной, но Юрченко мне не подчинялся, и я не мог диктовать ему, как он должен готовиться к командировке.

Его встреча с Ивановым состоялась где-то 28 или 29 июля и, по сообщению резидентуры, прошла вполне нормально. Что могло случиться потом? Появилась разоблачительная публикация? К Юрченко был вербовочный подход? Это, конечно, неприятность, но не смертельная. Он достаточно зрелый и опытный человек, который может справиться с такой ситуацией. К тому же он работал в Вашингтоне офицером безопасности, раскрыт перед американскими спецслужбами, и ему нечего бояться банальной расшифровки

Но при чем тут мой рапорт – документ, где указывались лишь цель командировки, ее продолжительность, маршрут и вид транспорта?

Следующим утром узнал ошеломляющую новость: накануне в Риме исчез Юрченко.

Юрченко числился в Первом отделе ПГУ всего четыре месяца, включая месяц отпуска и месяц учебы на курсах повышения квалификации. До этого он занимал пост начальника Пятого отдела Управления внешней контрразведки, отвечавшего за безопасность нашей службы, и в силу своего служебного положения был довольно широко осведомлен в делах разведки.

Надо сказать, большинство моих опытных коллег практически сразу восприняли исчезновение Юрченко как измену. Правда, некоторые его бывшие подчиненные из внешней контрразведки сгоряча чуть не начали собирать подписи под петицией в защиту его репутации.

Конечно, отрабатывалась версия несчастного случая и даже похищения. Но основной была измена. Вскоре Пятый отдел завел на своего бывшего шефа дело оперативной разработки и дал ему кличку Юродивый.

Довольно быстро поступила информация, подтверждающая, что Юрченко действительно сбежал к американцам. У меня стали накапливаться все приходившие в Первый отдел оперативные сообщения резидентур и материалы прессы по этому делу.

Следственное управление КГБ возбудило уголовное дело по статье 64 УК РСФСР (измена Родине). Примерно недели через две после исчезновения Юрченко мне по телефону оперативной связи позвонил следователь и пригласил «на беседу» в Лефортово.

Следователь П., спокойный, приятной наружности человек, начал издалека, мол, надо поговорить кое о чем, узнать мое мнение и т.д. Как юрист, спросил его напрямую:

– Это процессуальный разговор?

– Да.

– Допрос в качестве свидетеля?

Владимир Крючков… ИТАР-ТАСС

– Да.

– С предупреждением об ответственности за дачу заведомо ложных показаний?

– Да.

– Тогда предупреждайте меня об этом и начинайте допрос.

Из допроса я вынес впечатление, что руководство КГБ, прежде всего первый заместитель председателя КГБ генерал армии Г.К. Цинев, проявляет к этому делу исключительный интерес – ему докладывают протокол каждого допроса, и то, что я сегодня скажу следователю, завтра будет читать Цинев. А он был известен своим не слишком доброжелательным отношением к ПГУ, и это не сулило ничего хорошего.

Вот что я рассказал следователю П.

По шпаргалке

Примерно за неделю до отъезда Юрченко я решил зайти к нему и узнать его мнение по делу Иванова. Наши кабинеты располагались почти рядом, но, следуя принятому этикету, я сначала позвонил ему по телефону. Юрченко был свободен и пригласил меня зайти. Однако дверь в его кабинет оказалась запертой. Я постучал, и через несколько секунд он мне открыл. В этом не было ничего особенного, иногда владелец кабинета забывал поставить замок на предохранитель, и тот защелкивался.

Юрченко был приветлив, но странно суетлив, с характерным для него выражением какого-то дискомфорта на лице. Обстоятельного разговора по делу не получилось. Он скороговоркой сказал, что согласен с моей оценкой обстановки, выводами и предложениями: американец, скорее всего, является подставой, и работу с ним надо прекращать.

Я пожелал ему успешной командировки и мимоходом попросил привезти несколько ватиканских монет для моей коллекции. Юрченко охотно согласился и, схватив со стола кусочек бумаги, мою просьбу записал. Присмотревшись, я увидел, что это была какая-то шпаргалка в виде исписанного мелким почерком и сложенного гармошкой листка, легко помещавшегося в ладони. Я подумал, что Юрченко делает себе заметки по делу Иванова, и удивился. Запомнить суть дела было не так уж трудно, оно было хорошо известно резидентуре, а любые заметки к предстоящей встрече, например какие-то вопросы, можно было, как это всегда делалось в подобных случаях, направить в резидентуру шифртелеграммой.

Про себя я снисходительно усмехнулся, мол, посылают неопытного человека, который собирается работать по шпаргалке. И лишь после бегства Юрченко предположил, что он, закрывшись в кабинете, мог готовить конспект того, что собирался передать американцам

Само по себе дело Иванова особой ценности не представляло. Из него вообще можно было ничего не выписывать. Но за Юрченко числилось мобилизационное дело, в котором имелись материалы по организации работы в так называемый «особый период». Вот эти данные, имевшие большой интерес для противника, запомнить уже было трудно, требовалось сделать кое-какие заметки.

Следователь П. согласился со мной, что шпаргалка – серьезный признак того, что Юрченко готовил информацию для передачи американцам. Когда П. провожал меня к выходу, в дальнем конце длинного коридора показалась высокая сутулая фигура арестованного. Это вели на допрос бывшего работника Первого отдела ПГУ, двойного агента Моторина. Следователь П. заметил, что сейчас дела по шпионажу есть практически в каждом кабинете.

Потом я не раз вспоминал эту шпаргалку и задавался вопросом, что можно было сделать в тех условиях для предотвращения последовавших событий? Допустим, я пришел бы к начальнику Первого отдела и рассказал, что Юрченко делает какие-то заметки на крошечных листках бумаги. Тот, наверное, счел бы меня интриганом, который пытается нагадить человеку, перехватившему у него командировку. Приди я в Управление внешней контрразведки с сигналом на бывшего начальника Пятого отдела, наверняка получил бы направление к психиатру и был бы навечно включен в список лиц, невыездных даже за пределы Московской кольцевой автодороги.

Информация об активном сотрудничестве Юрченко с ЦРУ и ФБР поступила в ПГУ от наших оперативных источников в этих службах довольно быстро. Но об этом в разведке знали всего несколько человек. Остальным приходилось довольствоваться газетными публикациями, изобиловавшими всевозможными предположениями, и полагаться на собственное оперативное чутье.

Ищите женщину!

Первая развернутая публикация о Юрченко появилась в газете «Вашингтон таймс» 24 сентября 1985 года. Ее автором был известный американский журналист Ральф де Толедано, автор нескольких книг о шпионаже, располагавший хорошими контактами в американских спецслужбах.

Затем обрушилась лавина статей. Американские спецслужбы, стремившиеся извлечь из этого предательства максимальный пропагандистский эффект, договорились до того, что Юрченко был «пятым человеком» в КГБ.

…и Уильям Кейси. Шефы КГБ и ЦРУ, оказавшиеся благодаря Юрченко в «интересном положении» АР

Представитель ЦРУ, которого попросили сравнить Юрченко с бежавшим в СССР бывшим сотрудником его ведомства Ховардом, самодовольно заявил, что Ховард – всего лишь несколько градин, а Юрченко – настоящее землетрясение. В то время и нас, и американцев действительно трясло, но у этого оперативного землетрясения, помимо Юрченко, было еще два эпицентра: Олдрич Эймс и Роберт Хансен.

Из публикаций складывалась довольно четкая картина. Юрченко добровольно бежал к американцам. Называлась и причина его бегства: конфликтная обстановка в семье и желание возобновить отношения с находившейся за рубежом супругой одного советского дипломата, с которой у него в период вашингтонской командировки якобы была любовная связь.

Сообщение американской прессы, что в конце сентября 1985 года Юрченко ездил в Монреаль для встречи со своей голубоглазой красавицей-блондинкой и она его отвергла, стало предметом живейшего обсуждения в Первом отделе ПГУ, где многие, кому довелось работать в Вашингтоне, эту женщину знали.

Дело было не столько в пикантности самой ситуации, сколько в том, что она оказалась первым советским человеком, который видел его после бегства, говорил с ним и мог оценить его состояние.

Как стало известно, их разговор продолжался всего две-три минуты. Она даже не впустила его в квартиру и, наотрез отказавшись бежать с ним, заявила ему через порог, что любила Юрченко-разведчика, а став предателем, он для нее умер.

Бывший руководитель советского отдела ЦРУ Милтон Бирден с некоторой ноткой восхищения вспоминал потом, что этот отказ был «очень драматическим, истинно русским и абсолютно уничтожающим».

Пилюля для Горбачева

Известие о возвращении Юрченко 2 ноября 1985 года в советское посольство в Вашингтоне, ровно через три месяца после побега, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Такого еще не бывало. К этому времени уже поступило довольно много данных, подтверждавших, что Юрченко выдает американцам известную ему агентуру, не говоря уже о прочей секретной информации.

Его рассказ на организованной советским посольством на следующий день пресс-конференции о похищении и бегстве представлялся неправдоподобным. Опытные американисты Первого отдела достаточно хорошо чувствовали обстановку в американо-советских отношениях, в том числе хрупкий, но устойчивый баланс в деятельности спецслужб той и другой стороны. Они не могли поверить, что американцы пошли на такую безумную авантюру, как похищение полковника советской разведки. Сразу вспомнили об инциденте с журналистом Олегом Битовым. В 1983 году он сбежал к англичанам, через год вернулся и тоже рассказывал, что его отравили и похитили (все в том же Риме, прямо какое-то заколдованное место). Но все знали, что он лгал. Нет, в случае с Юрченко тоже что-то было не так

Прежде чем отправить Юрченко в Москву, ему устроили встречу с представителями госдепартамента, чтобы американская сторона могла убедиться, что он возвращается добровольно. Наши контрагенты в ЦРУ потом недоумевали, почему мы, заполучив обратно этого перебежчика, пошли на риск организации его встречи в госдепартаменте. Ведь Юрченко было достаточно сказать на этой встрече только одну фразу, и американцы постарались бы не допустить его выезда.

Для такого шага советской стороны были причины. Основной поток перебежчиков шел от нас к американцам, и нам приходилось постоянно обращаться с требованием о предоставлении с ними консульских встреч. Теперь подошла наша очередь, и отказать американцам было трудно. Встреча в госдепартаменте была, конечно, связана с риском. А вдруг он просто спятил и заявит, что хочет остаться в Америке? Это, конечно, конфуз, но в оперативном плане мало что меняющий.

Было еще одно, главное обстоятельство. В силу определенных причин, о которых будет сказано ниже, советская сторона хотела создать впечатление, что полностью доверяет Юрченко и его встреча с американцами ее нисколько не беспокоит. Ведь не для того же он, пройдя через такие испытания, о которых говорил на пресс-конференции, вырвался на свободу, чтобы снова добровольно отдать себя в руки своих мучителей.

Надо признать, Юрченко выбрал время для возвращения исключительно удачно. Он сразу же постарался перевести свой случай в сферу высокой политики. Едва успев упомянуть, что к нему применялись психотропные препараты, он на одном дыхании сообщил, что ЦРУ проявляло исключительный интерес к тому, как организованы питание и медицинский контроль во время зарубежных поездок Горбачева. Подтекст был совершенно ясен: во время первой встречи Горбачева с Рейганом, до которой оставалось менее двух недель, нельзя исключать использования американцами неких спецсредств в отношении советского лидера.

Руководство разведки уже знало: рассказы Юрченко о применении к нему психотропных препаратов – сплошной вымысел. Но чем черт не шутит, подхватит генеральный секретарь в Женеве насморк, и кто сможет поручиться, что это не провокация американских спецслужб? Не знаю уж, какие меры были приняты по этой информации в сфере обслуживания Горбачева, но Юрченко таким образом зафиксировал свою заботу о безопасности лидера перестройки.

А у руководства разведки немедленно возникла идея направить Горбачеву от имени Юрченко благодарственное письмо. Текст поручили подготовить мне. В этом послании было много громких слов о том, что в американской неволе Юрченко ни минуты не сомневался, что Родина не оставит его в беде, а партия сделает все возможное для его освобождения, были слова благодарности лично Горбачеву и т.д., и т.п.

Юрченко с готовностью это письмо подписал. Как мне потом рассказали, оно произвело столь сильное впечатление на членов Политбюро, что кто-то даже предложил представить его к званию Героя Советского Союза.

Вместе с письмом Горбачеву я по указанию руководства предложил на согласование Юрченко текст телеграммы от имени его жены президенту Рейгану, в которой она выражала возмущение действиями его спецслужб и призывала американского президента наказать виновных.

Конспиративный дом ЦРУ в Ковентри, штат Вирджиния, где Юрченко провел два месяца из своей американской эпопеи.

Тут Юрченко возразил: телеграмму, мол, направлять не стоит, поскольку американцы все исказят и обратят против нас. Было ясно, что он не горит желанием расквитаться с «похитителями». Видимо, боялся, что в ответ на такой демарш американцы реализуют какую-то информацию, которая представит его пребывание в США в ином свете.

Спецрейс для двоих

Пока Юрченко готовился к пресс-конференции и встрече в госдепартаменте, резидентура прорабатывала варианты его вывоза в Советский Союз. Очень кстати подвернулся специальный рейс «Аэрофлота». Этим рейсом в США возвращался из Москвы советский посол А.Ф. Добрынин. Кто-то даже предложил включить в состав экипажа под видом стюардессы жену Юрченко. У Центра, однако, хватило здравого смысла отказаться от этой затеи. Увидев супругу, от которой хотел сбежать к любовнице, Юрченко, чего доброго, и правда мог передумать

Это был действительно «специальный» рейс. В вашингтонском аэропорту его провожали не только советские дипломаты, но и работники американских спецслужб. Американцы, как всегда, надеялись, что отправляемый на Родину советский гражданин в последний момент все-таки передумает. Так они провожали всех. Фотография поднимающегося по трапу самолета Юрченко попала на первые полосы американских газет и на обложки еженедельников.

Однако американцы почтили этот спецрейс особым вниманием не только из-за Юрченко. Дело в том, что вашингтонская резидентура КГБ по согласованию с Центром снабдила его неким почетным караулом из представителей всех линий разведки. Этим сотрудникам было сказано, что в Москве их всех ждет награда. От линии научно-технической разведки в состав «караула» был включен некий Мартынов: о нем к тому времени уже было известно, что он завербован ФБР.

Таким образом, одним рейсом в Москву «убили двух зайцев». Но уже в аэропорту «Шереметьево» их пути разошлись.

Путь Мартынова лежал в следственный изолятор КГБ в Лефортово, куда его отвезли прямо из аэропорта, далее в суд и в конечном счете к расстрельной стенке.

Юрченко же отправили в гостевой дом внешней разведки в Ясеневе. А потом – пресс-конференция, награждение знаком «Почетного сотрудника госбезопасности», работа в научно-исследовательском институте и в 1990 году – уход на отдых с пенсией полковника российской разведки.

Если вас украли…

Еще до возвращения Юрченко в Москву Д.И. Якушкин поручил мне подготовить вопросник для беседы с ним.

Вопросов у меня набралось много – около двух сотен, – причем почти каждый основной давал цепную реакцию в виде еще 5-10 производных. Это были конкретные, оперативно значимые вопросы, касавшиеся всех обстоятельств исчезновения Юрченко, его пребывания в США и возвращения в Москву.

Весь этот арсенал мне пришлось пустить в ход примерно через две недели. Меня опять вызвал Якушкин и сказал, что начальник ПГУ В.А. Крючков поручил побеседовать с Юрченко и подготовить ориентировку для слушателей Краснознаменного института им. Ю.В. Андропова – так в то время называлось учебное заведение разведки – о том, как должен вести себя разведчик в случае похищения противником.

Я думаю, что Дмитрий Иванович в версию похищения не верил. Он знал, что и я в нее не верю, но приказ есть приказ.

Само по себе поручение было довольно необычным. Мне, работнику политического направления, предстояло провести контрразведывательный опрос бывшего начальника службы безопасности нашей разведки, который только что побывал в логове главного противника.

Независимо от того, был ли Юрченко похищен или сам сбежал к американцам, а потом в силу каких-то причин вернулся, речь шла о чрезвычайном происшествии, затрагивавшем безопасность разведки в целом и касавшемся деятельности спецслужб главного противника. Это была сфера компетенции внешней контрразведки. Она располагала соответствующей информацией и могла наиболее полно оценить и проверить рассказанное Юрченко. К тому же я вел дело Иванова, послужившее триггером ЧП. Если захотят найти «стрелочника», на которого можно его списать, то им вполне могу оказаться я сам.

Но в тот момент я глубоко над этим не задумывался. Это было ответственное задание. Да и, честно говоря, мне самому хотелось узнать, что же произошло с Юрченко.

Никто меня не инструктировал и специально не готовил к встрече с ним. Все делали вид, что единственной моей задачей была подготовка ориентировки для молодежи.

здание советского посольства в Вашингтоне

В тот период я не был допущен к сверхсекретной информации относительно наших источников в ЦРУ и ФБР, но все же обладал достаточным опытом оперативной работы, чтобы заметить массу неувязок. Все они указывали в одном направлении: в силу каких-то причин с Юрченко обращались совсем не так, как обращаются с предателями.

Кроме того, держа глаза и уши открытыми, я узнал от руководителей ПГУ, с которыми общался, а также от старых друзей во внешней контрразведке, где я когда-то начинал службу, много такого, чего не было в поступавших ко мне газетных статьях и шифртелеграммах.

Например, что привезенные Юрченко таблетки, выдаваемые им за психотропные препараты ЦРУ, оказались абсолютно безвредными и широко распространенными медицинскими средствами. Проведенный анализ крови Юрченко не выявил ничего подозрительного. Или что, убегая от американцев, Юрченко прихватил с конспиративной квартиры ЦРУ крупную по тем временам сумму денег (четыре тысячи долларов), но не подумал сдать этот «трофей» в кассу посольства или резидентуры, как это было в то время принято. Более того, он их и не скрывал, а часть обменял в кассе посольства на имевшие в то время хождение валютные сертификаты «Внешторгбанка». Один из заместителей начальника ПГУ саркастически заметил, что таким образом он как бы выплатил себе командировочные за три месяца

Я также узнал, что тюремщики из ЦРУ в силу каких-то непостижимых причин снабдили своего узника американским водительским удостоверением на имя Питера Родмэна, но с фотографией Юрченко. Удостоверение было выдано, если мне не изменяет память, 28 августа 1985 года, то есть через четыре недели после «похищения» в Риме.

Мне удалось ознакомиться и еще с одним любопытным документом на имя мистера Родмэна. Это было удостоверение «специального агента правительства Соединенных Штатов Америки, уполномоченного проводить конфиденциальные расследования». Документ размером примерно 6 на 12 сантиметров с вклеенной фотографией Юрченко производил внушительное впечатление. Обтянутая темно-синей кожей книжечка открывалась не так, как наши удостоверения – справа налево, а снизу вверх, как американская чековая книжка.

С этим удостоверением Юрченко, конечно, допустил серьезную промашку. Покидая виллу ЦРУ, он, видимо, захватил его на тот случай, если, например, в пути возникнет какая-то задержка, понадобится позвонить или мобилизовать автотранспорт, но потом забыл от него избавиться и пришел с ним в посольство.

Когда я спросил, для чего ему, узнику, выдали удостоверение «специального агента правительства США», он сначала сделал вид, что не понимает, о чем идет речь, а потом стал бормотать что-то о том, что ему, мол, приносили какую-то книжечку, в которую были вложены водительские права, но он ее не рассматривал.

В общем, когда, вооруженный магнитофоном и пачкой вопросников, я появился у Юрченко в госпитале КГБ на Пехотной улице, я был готов к серьезному разговору.

«Отшибленная» память

Объяснив Юрченко поставленную передо мной задачу, я предложил ему рассказать, что же произошло на самом деле, и высказать мнение о том, как это можно использовать для подготовки молодых разведчиков к критическим ситуациям.

В ход пошли мои заготовки, и каждый ответ Юрченко вызывал новые вопросы. Думаю, он понимал, что подготовка ориентировки – лишь предлог, что на самом деле это слегка завуалированный допрос.

Опрос продолжался четыре дня. Все открыто записывалось на пленку. Общая продолжительность записи составила более 12 часов. Каждая пленка расшифровывалась в тот же день. Стенограмму печатала личная машинистка Крючкова, бумаги сразу ложилась на стол к нему и еще Бог знает кому. Реакции никакой.

Только через пару месяцев один из руководителей Управления внешней контрразведки, с которым мы были знакомы более двадцати лет, доверительно сообщил мне: руководство на очень высоком уровне (он подчеркнул «очень высокий» уровень) считает, что это была классная работа.

Придерживаясь избранной тактики, я делал вид, что принимаю на веру все рассказываемое Юрченко. Однако время от времени возвращался к тому, о чем уже говорилось ранее, просил пояснить некоторые нестыковки. Подозревая ловушку, он обычно ссылался на частичную потерю памяти, вызванную психотропными препаратами ЦРУ. Но на вопросы, представлявшиеся ему безобидными, ответы давал вполне определенные. Что, впрочем, не делало его рассказ более правдоподобным.

К примеру, жаловался, что работники ЦРУ не разрешали ему говорить по-русски. Эту тему он начал обыгрывать еще на вашингтонской пресс-конференции, когда вдруг переходил на английский, которым, кстати, владел неважно. Он даже извинялся перед журналистами, что подзабыл русский язык.

Я спросил его, почему он вообще не отказался говорить по-английски? Представьте пленника, считающего себя обязанным изъясняться на языке похитителей. Ведь заставив американцев беседовать с ним по-русски или через переводчика, он получил бы определенное психологическое преимущество. И он мог ставить условия: или говорим по-русски, или не говорим вообще. Юрченко соглашался с моими доводами, но объяснял, что ему это просто не приходило в голову.

Зато он привел мне другой пример своего «сопротивления».

Рональд Рейган и Михаил Горбачев во время Женевской встречи в ноябре 1985 года. Накануне Юрченко утверждал, что ЦРУ проявляло нездоровый интерес к организации питания советского лидера АР

По его словам, во время проживания на конспиративной вилле ЦРУ во Фридериксберге под Вашингтоном он часто готовил еду для своих охранников. Если это соответствует действительности, то становится понятно, почему они относились к нему без особого уважения. Кулинарное творчество Юрченко не отличалось изысканностью: вареная курица, тушеная морковь и овсянка. У здоровых американских мужиков, привыкших к бифштексам, такая пища вряд ли вызывала энтузиазм. Но Юрченко, по его словам, добавлял к этой кулинарной пытке еще один садистский трюк, заставляя их мыть посуду после еды. На флоте, где прошла его молодость, пояснил мне Юрченко, мытье посуды считается одной из наименее престижных обязанностей.

Слушая эту чепуху и кивая, я говорил себе, что передо мной, несомненно, пример исключительно изощренного сопротивления советского разведчика, оказавшегося в руках противника, и он здорово украсит мою ориентировку для молодежи.

Другой, не менее любопытный пример касался встречи Юрченко с директором ЦРУ Уильямом Кейси в Лэнгли.

Ужин «под кайфом» с директором ЦРУ

Только представьте себе: полковника советской разведки, похищенного гангстерами из ЦРУ, в полубессознательном состоянии приводят в кабинет директора этой зловещей организации. Но совсем не потому, что Билл Кейси хочет устроить ему допрос третьей степени и показать своим подручным, как надо колоть крепкие орешки. Он пригласил Юрченко отужинать с ним в своей персональной столовой.

Те из нас, кто не испытал на себе действие психотропных средств, вряд ли в состоянии представить, что это такое – обедать с директором ЦРУ, будучи «под кайфом».

Юрченко не смог вспомнить ни вопросов Билла Кейси, ни своих ответов, но он привел очень важную информацию о том, что в тот вечер у директора ЦРУ была расстегнута ширинка и он постоянно глотал какие-то таблетки. Возможно – те же самые психотропные препараты, чтобы настроиться с Юрченко на одну волну. Иначе им было бы трудно понять друг друга.

Юрченко припомнил и другие «важные детали». Так, он сообщил, что на въезде в ЦРУ шлагбаум, оказывается, не поднимается вверх, как у нас, а уходит под землю. Сопровождавшие Юрченко сотрудники ЦРУ рассказали ему, что однажды охранник, управлявший этим устройством, зазевался и машина врезалась в барьер. (Прямо как у А.С.Пушкина: «…иль мне в лоб шлагбаум влепит непроворный инвалид».)

Я добивался от Юрченко ответа на вопрос, почему он не использовал встречу с г-ном Кейси, чтобы заявить ему протест. Юрченко твердил, что считал это бесполезным. Я про себя отметил, что если в будущем похищенный советский разведчик будет приглашен на обед к директору ЦРУ, то ему надо будет идти на крайнюю форму протеста – отказываться от десерта.

Юрченко старался насытить свое повествование второстепенными деталями, надеясь произвести впечатление искренности. Описывая поездку на Западное побережье США, он вдруг вспомнил о своих сексуальных фантазиях. Во время одного из «сеансов» ему якобы привиделось, что он оказался в компании Долли Партон – певицы в стиле «кантри», известной на всю Америку не только своим талантом, но и шикарным бюстом. Потом Долли Партон вдруг превратилась в жену советского посла А.Ф. Добрынина…

Точно так же он, напрягая свою «поврежденную память», рассказал, что от разговоров с американцами (разумеется, под наркотиками) у него осталось смутное воспоминание, что они вроде кого-то завербовали. Не то какого-то рабочего, не то еще кого-то, не то в Вашингтоне, не то в Сан-Франциско. Но тут же с апломбом заявил мне, что не уверен, можно ли обсуждать со мной столь острые вопросы.

Слегка оторопев от такой наглости, я, вернувшись в Ясенево, встретился с руководством Управления внешней контрразведки и спросил, можно ли мне расспрашивать Юрченко об этом. К сожалению, не могу привести здесь дословно прозвучавшую тогда гневную тираду в адрес Юрченко, но смысл ее сводился к тому, что я могу спрашивать его о чем угодно, и чем жестче, тем лучше.

Юрченко прекрасно знал, о чем шла речь. В то время Пятый отдел совместно со Вторым главным управлением КГБ вел активную разработку предателя Южина, завербованного ФБР в Сан-Франциско.

Это была стандартная тактика Юрченко: упомянуть какой-то факт, который мог быть известен нам из прессы или оперативных источников, а затем оговориться, мол, деталей не помню, все как в тумане.

Фото из книги Escape from the CIA

Продолжение следует