Зиночка из 1917-го

Мы привыкли, оглядываясь назад, в прошлое, оценивать его при помощи авторитетных источников: солидных энциклопедий, пухлых томов мемуаров, где в центре событий – знаменитости. Но оказывается, не менее любопытно взглянуть на прошлое глазами обычного, ничем не выдающегося человека, чтобы увидеть историю такой, какой она виделась людям из того времени. Увидеть, чтобы понять.

Петроград, лето 1917-го. Небольшая комната в Зимнем дворце, из которой дверь ведет в кабинет российского премьер-министра (официально: Министра-председателя Всероссийского Временного Правительства. – Ред.) Александра Федоровича Керенского. Бойко стучит по клавишам «ремингтона» молоденькая девушка с высокой прической – семнадцатилетняя Зиночка. На нее сейчас грустновато-иронично взирает моя собеседница – Зинаида Константиновна Манакина, бывший пресс-секретарь Временного правительства.

– Моя жизнь сложилась так, что ко времени окончания Смольного института я осталась без родителей – отец и мать умерли. Заботу обо мне взяла на себя дворянская опека. Однажды пригласил меня член опеки Сергей Петрович Черемисин, и с ним мы отправились в Мариинский дворец. Несколько минут поговорили с начальником отдела господином Шольцем. Вышли. Сергей Петрович поздравил меня: «Вы приняты на службу». «Как вы догадались?» – спрашиваю. Черемисин разъяснил: «Когда вы пришли, Шольц встал, поскольку барышня, а когда уходили, не поднялся. То бишь подал знак: вы уже служащая».
Определили меня в канцелярию Временного правительства.

– Если судить по учебникам истории, воспоминаниям, лето двух русских революций выдалось тревожным, словно предгрозовым. Так ли было на самом деле?

– Вполне возможно, что так казалось кому-то. Но не мне. Да, идя по Петрограду, видела митингующих, взволнованных людей. И тем не менее жизнь шла привычная – в театры не попасть, в кинематографы очередь, на поэзоконцерты Игоря Северянина – столпотворение. Кстати говоря, и газеты писали о многом большей частью правдиво. Про ту, дооктябрьскую гласность нынче никто уже и не вспоминает…

Насчет быта не могу сказать, что он был нарушен. В свой первый трудовой день – 15 августа – заглянула в Елисеевский, так там, извините, изобилие. Заметьте, на четвертый год войны! Ходили, однако, слухи, будто сахар станут давать по листкам, да все по-старому оставалось. Солженицын писал, что мясо решили тогда продавать три или четыре дня в неделю. Не припомню такого, сударь мой…

– Давайте теперь вернемся в Зимний дворец, Зинаида Константиновна.

– Да, время любопытное… Сейчас и не верится, что я в самом центре тех бурных событий была.

Работа несложная: надо было вести картотеку указов и постановлений правительства. И еще: сверять тексты и, если надо, исправлять орфографию. Рядом – зал, где трудились журналисты, которые частенько заглядывали в канцелярию: ждали новостей. Помню, как директор Российского телеграфного агентства господин Раецкий подшучивал надо мной: «Ребенок попал на кухню законов, что дитя отсюда вынесет?» Еще Савелий Семенович показывал мне посетителей, которые ждали приема у Керенского. Тот, кто приходил, усаживался на мой стул, а я вынуждена была стоять поодаль. Увы, не все джентльмены…
Так вот, помню, Раецкий показал однажды на невзрачного на вид человека в пенсне. Это, говорит, Скрябин-Молотов. Заглядывал и Савинков. Борис Викторович приглянулся мне больше – и лицом, и породистыми холеными руками.

– Надо полагать, видели вы и Керенского?

– Разумеется. Невысок, некрасив. Единственное, чем выделялся, так это совершенно землистым, почти зеленым цветом лица – были у Александра Федоровича больные почки. Подшучивали над ним, что, мол, он на Наполеона походить хочет, руку за отворотом френча держит. А причина-то совсем прозаическая – болела у него кисть-то. И супруга его, Ольга Львовна (О.Л. Барановская-Керенская [1886–1975]. – Ред.), как-то в разговоре со мной прямо со слезами на глазах подтвердила: «Вы не представляете, Зиночка, какой Александр Федорович больной человек. Только на силе духа и лекарствах держится. А вреда в своей работе, увы, не видит».

– Была ли у премьера охрана?

– На территории Зимнего его сопровождали два адъютанта. Насколько мне известно, за пределами дворца его никто не охранял. Насчет льгот министерских не желаете ли спросить? Отвечу: была единственная – чай с молоком раз в день им полагался. Более ничего.

– Зинаида Константиновна, простите за такой вопрос: были ли вы в курсе дворцовых слухов?

– Отчего же извиняетесь, милый мой? Конечно, мне интересно было, что на вершине власти происходит. Частенько заглядывали ко мне молоденькие юнкера выкурить папироску, посплетничать. Говорили, что премьер раза два предлагал королю Великобритании Георгу приютить семью императора Николая, поскольку те в тесном родстве находились – двоюродные братья. И получал отказы

Рассказывали, как пришел к Керенскому генерал Крымов (генерал-лейтенант Александр Михайлович Крымов [23.10.1871 – 30.08.1917]. – Ред.) – тот, что вел войска на Петроград во время корниловского мятежа. После короткой беседы Александр Федорович вышел проводить его, но руки не подал: «Я считал вас, генерал, абсолютно порядочным человеком, но…» Мятеж, как известно, провалился, и Крымов спустя час после разговора застрелился.

В сентябре 1917-го нас, барышень, пригласили на торжество по случаю трехмесячного премьерства Керенского. Странная ведь дата, верно? Но праздновали… На столах ленты «Солнцу русской революции», все веселые, шампанское. Потом смотрели императорские покои, паланкин, в котором Николай II когда-то путешествовал по Японии. Тогда он был еще наследником.
Побывали в комнатах фрейлин, в покоях Александра III. Видела и диван, на котором ночевал Керенский. Ведь он, по сути дела, жил в Зимнем.

– Уже приближался Октябрь. Вы лично это ощутили?

– Похолодало, знаете ли. В прямом и переносном смысле. Тревожно стало в Зимнем. Ну и вокруг него, конечно. Дошло до того, что объявили: «Барышни, на улицах города неспокойно. На службу приходить не следует. Коли станет иначе, пригласим».

Не приходить – так не приходить. Сижу дома с тетушкой. И надо ж такому случиться, поздно вечером того памятного 25 октября звонит по телефону мой знакомый фельдъегерь из дворца, Иван Иванович. Голос от волнения дрожит:

– Зинаида Константиновна, вечер добрый. Смотрите, что творится: я в карауле стою, а кроме меня и нет никого. Все разбежались… А они сюда бегут. В пальто да в шинелях…

Разорвалась связь. Я же спустя пару дней разузнала, где мой знакомец, и отправилась к нему. Был он в Петропавловке, в Трубецком бастионе, со всеми министрами и офицерами из дворца. Я невестой представилась, и меня с легкостью к Ивану Ивановичу пустили.

Он еще немного добавил к своему телефонному рассказу:

– Двери тогда настежь распахнули, со двора министров ведут. Я за поленницей лежал, потом не выдержал – побежал. Испугался, ведь никакое я не правительство – фельдъегерь, и только…

Больше я юнкера моего не видела, только привет от него разок получила: принесли с оказией флакончик ликера – такие в подвалах Зимнего были.

– Принято сравнивать революционный год с нашим временем. Правомерно ли это?

– Сравнить ту революцию с этой? Не удивляйтесь, я считаю, что у нас сейчас самая настоящая революция происходит. А это, я вам доложу, штука весьма болезненная. Но пережить можно. Только тогда, извините, в правительстве люди были куда квалифицированнее и опытнее, чем сейчас. И опять же – все на своем месте. Взять министров, каждый – личность. Два образования обязательно, одно из них юридическое. Да как мысли излагали!
Нынче уровень, милый мой, не тот. Смотрела я как-то заседание сессии Верховного Совета страны и диву давалась: обсуждают депутаты проект Закона о земле. А один из них так наивно удивлялся – не знал, что есть в Союзе республики с поливным земледелием. Каково?

– Зинаида Константиновна, а как вы думаете, нужна ли была России вообще революция?

– Февральская нужна была безусловно, и, вполне возможно, следовало на ней остановиться. Государь себя дискредитировал, на фронте дела шли худо. И смена режима напрашивалась. А вот дальше…

Каковы результаты Октября, известно. О потерях всем нам скорбеть еще долго придется. А ныне?.. Уж и удивляться устали: взятки да казнокрадство пышным цветом расцвели, уму непостижимо! Конечно, и в наше время, извините, воровали. Взять, скажем, дело военного министра Сухомлинова. Но считалось оно позором чрезвычайным! Суд был по всей строгости, чтоб другим неповадно…

– Ваш отец был потомственный дворянин. Значит, о понятии «дворянская честь» вы представление имеете?

– Порядочность да интеллигентность – вот все представление. Скажем, считалось всегда непорядочным, коли в солидный офицерский дом приходит с визитом жандарм. Были они символом всего нечистого, хотя люди и знали: жандармский корпус – опора трона. В офицерское собрание они, разумеется, допускались, а чтобы в дом – это нет.

Случилось, и мне уже другие жандармы в конце сороковых годов предлагали стать осведомительницей. Мол, не хотите ли стать нам полезной? Отвечаю, что не желаю. Отчего же? Да оттого, что сие не придаст мне блеска в своих же глазах. Я ведь дочь офицера и с жандармами знаться не желаю.

Сказала и обмерла. Хорошо, обошлось. Полковник МГБ на меня глянул удивленно и бросил холодно: «Принуждения не будет!» А мог бы, коли постарался, еще «десяточку» к моему сроку набросить.

…Щелкает кассетой диктофон, словно сообщая о конце беседы, которая состоялась в 1990 году. Сколько еще осталось нерассказанного о людях, которые давно ушли. А прошлое я еще долго-долго буду видеть ее глазами. Глазами тоненькой девушки с высокой прической – Зиночки Манакиной из далекого 1917-го.

Фото: Etoretro.ru