Михаил Саакашвили, проигравший выигрыш

В октябре Грузия выберет нового президента. Означает ли это, что она выберет новую политику?

Всередине весны Михаил Саакашвили устроил прощальную презентацию своей эпохи – в традиционном жанре митинга. Примерно там же, на проспекте Руставели, где десять лет назад он явился миру как лидер революции. Там же, где все годы его триумфа собиралась ненавидевшая его оппозиция. Та самая оппозиция, которая обреченно и беспомощно разглядывала собранную ею многотысячную толпу, признавая: был бы Миша на нашем месте, он бы уж точно победил Саакашвили.

В середине весны оппозицией стал он сам и возвращать себе власть не собирался. Он пришел на митинг пешком, с опозданием, зная, что все равно станет гвоздем программы, он снова был неистовым трибуном и входил в былой транс, но прежнее неистовое «МИША! МИША!» уже не накрывало, как когда-то, площадь и толпу, а выглядело личным делом сотни-другой человек.
Все кончилось. В срок. Ну, может быть, с небольшим опозданием.

Если очень хочется

Назначение даты президентских выборов станет, видимо, последним историческим деянием президента Саакашвили, он с ним тянул до последнего, словно для того, чтобы назначить их на самый поздний из возможных сроков.

Тогда, 10 лет назад, Саакашвили выиграл, причем выиграл все. Он не скрывал своих амбиций и прежде, как не скрывали их многие его ровесники, с надеждой следя за президентом Эдуардом Шеварднадзе, так затянувшим с выбором преемника. Но тогда никто, включая Саакашвили, еще не думал о революции, а приезжие журналисты узнавали подходящего к своему полуподвальному офису будущего Президента Грузии только по наклеенному на двери портрету.
Опыт смены власти в Грузии к этому времени накопился бурный, и в разговорах с соискателями на статус преемника непременно вспоминался бункер, в котором прятался от восставших коллег первый президент новой Грузии Звиад Гамсахурдиа. Бывший премьер страны Зураб Жвания говорил, что в Грузии только политический идиот может не бояться бункера. И только Саакашвили переспросил: «Вы в самом деле верите в эти страшилки Шеварднадзе, которые он специально распространяет?..»

У него уже тогда было преимущество, которое он очень долго не терял: никто в Грузии так не хотел власти, как он. Он не боялся бункера. Проще всего назвать его одержимым. Гораздо труднее представить, что он об этом бункере, скорее всего, просто не считал нужным думать. 

Пособие по советской Грузии

Его по привычке постсоветского глобализма называли прозападным. Это была принципиальная ошибка. Он был просто западным, ровно в той степени, в которой выросший на социалистическом Востоке человек может быть антивосточным. Англичанка, профессор политологии, услышав это мое предположение, напряглась и уточнила: «Вы считаете, что у него в крови западные ценности – права человека, гражданское общество?..» Конечно, я так совершенно не считал. Она облегченно вздохнула, рассмеялась и, в общем, согласилась…

Саакашвили, автор сверхновой истории Грузии, – живое пособие по истории Грузии советской. Были среди братских республик несомненно обласканные, несомненно лояльные и несомненно бунтовские. И только, пожалуй, Грузия была и тем, и другим, и третьим одновременно.

Сыгравший Сталина в «Падении Берлина» Михаил Геловани построил дом в том месте Верийского квартала, самого чудного места этого чудного города, где впервые поцеловал свою будущую жену, великую Верико Анджапаридзе. Кому еще разрешалось жить в таком гармоническом единстве с романтическими мифами о самих себе? Тбилисское «Динамо», «Мимино», пляжи Пицунды – кто еще так радостно узнавался большой страной по любой из своих визитных карточек?

И эта же Грузия не забывала ни подавления меньшевистских восстаний 1918 года, ни расстрелянных демонстраций после ХХ съезда КПСС под лозунгами «Руки прочь от имени Сталина!». Только потом, после того как ушло в историю время панегириков о дружбе народов с неизменным грузинским акцентом, стало доподлинно и повсеместно известно: Грузия по уровню и качеству диссидентства не уступала ни Балтии, ни Украине. Знаменитую советскую интеллигенцию, воплощение замешенного на вольнодумстве конформизма, в ее грузинской ипостаси Саакашвили возненавидит, будто по всем канонам эдипова комплекса. 
Отец Николоз Саакашвили – известный врач, впоследствии директор бальнеологического курорта. Мать Гиули Аласания – видный профессор-тюрколог в тбилисском Институте истории. Отчим – профессор-физиолог. Дед – из репрессированной элиты. Самая престижная тбилисская школа № 51. Киевский университет, конечно, не МГИМО, но с этого момента биографией Михаила Саакашвили начинает управлять дядя, советский дипломат Тимур Аласания, занимающийся вопросами разоружения в ООН.

Саакашвили впитал в себя токи Страсбурга и Нью-Йорка, но – после того как организм уже был инфицирован воздухом золотого советского гетто для избранных и их детей. Этим многое объясняется в его уже президентской биографии. Западный человек не может запретить своим подчиненным в какой-нибудь корпорации читать газеты? А президент Саакашвили запрещал своим министрам читать газеты, утверждая, что газеты все портят, и верил в это с той истовостью, с которой верил во все, что в данный момент говорил. Он не любил парламент и вообще демократию – органично, всей душой и об этой нелюбви особенно не задумываясь. Он пришел совершить подвиг – при чем тут парламент или газеты?

Что получилось

Он должен был выдернуть Грузию из патриархального болота и позвал автора эстонского экономического чуда Марта Лаара в консультанты. Поскольку авторы экономических чудес выборы, как правило, не выигрывают, Лаар скучал. И согласился. Март Лаар был первым на постсоветском пространстве, кто доказал, что рывок в Европу возможен. Для Саакашвили его опыт стал дорожной картой.

При этом он не скрывал, что не станет выбирать средства, которые могут привести к успеху. Даже многие из тех, кто не пропускал ни одного оппозиционного митинга, отмечали: осуществить этот рывок в Европу мог именно такой человек, как Саакашвили – авантюрист, инфантильный романтик, иногда клоун, а чаще сатрап.

Его драйв захватывал даже самых критичных. Бюджет, который при Шеварднадзе оценивался смешной цифрой 800 миллионов долларов, через три года уже превышал 3 миллиарда, а в 2008-м – 6 миллиардов долларов.

Драйв захватывал даже ненавидящих Саакашвили теток-челночниц, знавших каждого таможенника как родного и потерявших с приходом нового президента свой бизнес. Для неместных их рассказы о том, что без коррупции таможня просто перестала функционировать, звучали как анекдот. Впрочем, так же как и рассказы о тбилисских таксистах, которые вдруг стали просить пристегнуть ремни. Но все это с какого-то момента перестало быть шуткой. Драйв захватывал даже крестьян, прежде лениво цедивших виноградную кислятину для отправки в Россию, – оказалось, что можно делать вино, за которое не стыдно и на Западе.

Страна была безжалостно извлечена из патриархального уюта вечной праздности. Тех, кто шел за Саакашвили, еще ведь обвиняли в предательстве грузинских идеалов и традиций, а они, кстати, не спорили и лишь посмеивались. Дело было не только в широко разрекламированном искоренении ГАИ и отсутствии взяток на каждом шагу – от ЖЭКа до университета. Речь шла об изменении самого жизненного уклада, в котором все должно было стать по-другому. Грузия превращалась из Востока в Запад. Причем речь шла скорее об Америке, чем о Европе. Рекламный слоган новой Грузии в политической рекламе «играл» с Джоржией, которую американские бизнесмены вдруг обнаруживали не в привычном для себя месте, а на далеком и неведомом Кавказе.

Экономический рывок, вознесший Грузию вмиг к первым строкам в списках стран с упрощенным ведением бизнеса, был частью грандиозной идейной ломки сознания, в котором полюса решительно менялись местами. То, что было советской визитной карточкой, включая интеллигенцию и старый уютный Тбилиси, было негласно объявлено чем-то вроде анекдота про грузина – байка смешная, но имидж портит.

Он создал другую страну, хоть многое выглядело буффонадой, и этот стиль Саакашвили будто специально культивировал, как бы нарочно проверяя терпение людей со вкусом, в том числе и политическим. Он словно получал удовольствие от того, что его считают наперсточником, он привирал даже там, где врать было совершенно необязательно – и про Россию, которая ежедневно готовит очередной переворот, и про НАТО, которое вот-вот сделает Грузию равной всей Европе. 

Но было и другое. Не столь заметное.

Книжку Ларисы Бураковой «Почему у Грузии получилось» принято оценивать либо как гражданский подвиг, либо как венец продажного непрофессионализма. Что-то в книжке, несмотря на старания автора, и в самом деле выдает пиаровские усилия грузинской власти. Наверное, можно спорить с автором в частностях. Но между строк подмечено и подхвачено настоящее и главное: незаметная, но решающая и титаническая работа никому не известных профессионалов, которых грузинские реформаторы собрали в мозговые центры обновленных министерств и агентств, – экономистов, юристов, инженеров. Именно здесь готовились рутинные, но тектонические изменения, которые по достоинству могли оценить только профессионалы, – речь о реформах энергетики, образования, медицины, земельного кадастра. Не говоря о главной – административной реформе. Именно эти, никому по сей день не известные люди, найденные в недрах нищих постсоветских НИИ, в бизнесе и на Западе, а не знаменитости первополосного политического масштаба сделали то, что потом оказалось чудом. От знаменитостей в таком случае требуется одно: политическая воля.

Ее у Саакашвили было в достатке.

Драма невынужденных ошибок

А можно ли было все, что сделал Саакашвили, сделать в белых перчатках – настолько, насколько это вообще возможно в политике, в Грузии и в наше время?
Ведь Эпоха Саакашвили – это драма, как говорят в теннисе, невынужденных ошибок. Можно понять желание разбираться с олигархами по-дзержински – нужны деньги. Но никто не вынуждал выстраивать политическую вертикаль по российскому образцу и даже публично признаваться в любви к такой модели. Никто не заставлял разгонять оппозиционные митинги так, что оппозиция, с гордостью демонстрируя кровоподтеки и переломы, вполголоса между собой благодарила Саакашвили, чудесным образом давшего ей шанс на жизнь после смерти. Никто не принуждал его оттолкнуть руку Сергея Багапша, избранного президентом Абхазии вопреки воле Москвы и искавшего компромиссы с Тбилиси. Саакашвили отказался – если он не получал сразу все, он был готов не получать ничего, потому что это по крайней мере оставляло теоретический шанс на искомое все в следующий раз

Никто не заставлял попадаться в незатейливую российскую ловушку в августе 2008-го и верить в то, что можно выиграть.

Ну а потом в самом деле выбирать уже не приходилось. Да и реформы после 2008-го по странному совпадению фактически остановились.

И наверное, только теперь, после того как Саакашвили попрощался, стало понятно, насколько вопрос о белых перчатках некорректен.

Реформу в Грузии мог сделать только Саакашвили. Человек с его антивосточной западностью, с детства не знающий ни в чем отказа. Детей надо баловать, только тогда из них вырастают настоящие разбойники, говорила андерсеновская атаманша, и отчасти это, возможно, касается и реформаторов, которым надо, как никому другому, уметь не бояться чужой боли. Для тех, кто ее чувствует, это, вместе с готовностью проиграть все последующие в жизни выборы, и называется политической волей. Иногда это кончается хорошо. Как у Марта Лаара.

А в Грузии все довольно быстро запуталось.

Утомленная революция

На митингах оппозиции иногда вспоминали, как свергали Гамсахурдиа. Потом Шеварднадзе. Теперь Саакашвили. «А эти лучше?» – кивал я в сторону трибуны. «Нет. Может, и хуже. Через год придем свергать и этих…» 

На митинги против Саакашвили приходила та самая советская интеллигенция. Всё потерявшие профессора – и те, которые брали взятки, и те, кто их никогда не брал, а просто постарел и не вписался, – стояли рядом с уволенными милиционерами, чиновниками и челядью посаженных олигархов. Режиссеры и писатели – и настоящие, и те, кому было больно от воспоминаний о тиражах времен дружбы народов, и оскорбленные нахрапом уничтожающего Тбилиси строительства, и возмущенные армянским звучанием фамилии президента (Саак, в отличие от Исака, – транскрипция армянская) – требовали своей справедливости и обвиняли Саакашвили в измене. И вокруг – толпа, толпа, толпа…

Грузинские либералы, которые тоже стояли на трибуне и с нее шагнули в коалицию нынешнего премьер-министра Иванишвили, не скрывали, что им неуютно среди этой разношерстной, большей частью небритой людской массы. У постсоветских либералов вообще не бывает хорошего выбора и хороших партнеров, им всегда остается верить, что они могут победить по совсем нелиберальным правилам игры, и выбор между Саакашвили и Иванишвили, по их собственному признанию, был для них мучительным, но несомненным.

Никто, ни во власти, ни в оппозиции, не верил в то, что Саакашвили может проиграть. Все, наоборот, строили свои планы на последний его год, исходя из того, что он будет уходить постепенно. Найдя себе что-то на «после октября 2013-го». А он все никак не находил, и это было странно.

Все будто бы не просто выдохлись. Все устали от противоречивости того, что случилось за 10 лет, и остановились в недоумении.

Для наблюдателей Михаил Саакашвили вознес Грузию до статуса почти сказки. Для профессионалов-реформаторов – почти чуда. Для романтиков бархатно-оранжевого революционного дела – почти сбывшейся мечты. Но мечта оказалась «Грузинской мечтой» Бидзины Иванишвили. И теперь говорят, что в Грузию намерен вернуться сам Аслан Абашидзе, победно изгнанный Саакашвили из Аджарии как воплощение повергнутой мафиозности. И дело не в Абашидзе, который возвращается, а в Саакашвили, который проиграл очень многое из того, что перед этим выиграл.

Иванишвили в роли Саакашвили

Реформаторов не любят нигде. Даже там, где реформы получаются и жизнь налаживается. Им не прощают счетов, по которым пришлось платить, даже при понимании того, что по счетам платить надо.

Саакашвили, который сделал из Грузии совсем другую страну, не может теперь рассчитывать даже на эту форму нелюбви. Конечно, ему припоминают и разрыв с Россией, и мучительное строительство новой экономики, и безработицу для чиновников. Но если бы все ограничивалось только этим, можно быть уверенным: он бы устоял в октябре прошлого года и дотянул бы до юбилея революции в роли ее главного героя.

Однако Саакашвили слишком искренне полагал, что подвиг списывает все, включая любовь к вертикали власти. В Грузии, в которой каждый правитель должен помнить о бункере, многие скорее простили бы любые реформы, чем вертикаль. Настолько многие, что, потеряв их, Саакашвили проиграл то, что никто не вынуждал его проигрывать. Он превратил во врагов тех, кто был другом или хотя бы союзником – того же Иванишвили, некогда спонсора, а теперь оппонента, намекающего на перспективу тюремного срока для уходящего президента, и никто не скажет, что это невозможно.

С другой стороны, тому, что было сделано за 10 лет, как выяснилось, ничто не угрожает. Поскольку в результате того, что делал Саакашвили, Бидзина Иванишвили, его враг и ниспровергатель, легко может оказаться в его роли. И это, возможно, самый главный итог революции уходящего Президента Грузии. Вместе с Иванишвили победу праздновал тот небритый люд, который вскоре, вместе со священниками, придет громить гей-парад, напомнив победителю, какие ценности он теперь должен отстаивать. Угрюмые патриоты. Поборники традиции. И все они вот-вот догадаются, что в прошлом октябре, поддержав Иванишвили, они сделали ставку на человека, с которым их объединяет только ненависть к Саакашвили. А его ведь выбирали для того, чтобы перечеркнуть все прошедшие 10 лет, а к этому Иванишвили совершенно не испытывает склонности. Зачем ему идти назад тогда, когда предшественник сделал все самое трудное, чтобы двигаться вперед?

Михаил Саакашвили провел самый бессмысленный год своей десятилетней политической жизни. Во всем остальном он уходит чрезвычайно вовремя.