Таксим, не Болотная

Спецкор «Совершенно секретно» работал в центре Стамбула – вплоть до того дня, когда там был уничтожен лагерь противников премьер-министра Турции Эрдогана

В Турции это уже называется «черная ночь» – «карагеджи»: в ночь с 15 на 16 июня в центре Стамбула разнесли баррикады защитников парка Гези и площади Таксим, их самих разогнали водометами и слезоточивым газом. Уже в третий раз, если считать от самого начала.

Первый разгон – даже не разгон по местным меркам, а так, легкая силовая полицейская прогулка – превратил скромную экологическую тусовку защитников зеленых насаждений от надвигающегося строительства в общегородское дело: как уверяли жители площади Таксим, «несправедливость – единственное, что может вывести нас, лентяев, на улицы». Второй разгон – в первой половине июня – привел к тому, что свой Таксим появился во многих городах подчиненной премьеру Реджепу Тайипу Эрдогану страны, а на события в Турции обратил внимание весь мир.

Что будет с Эрдоганом теперь, после уничтожения коммуны Гези, – не берется предсказать никто. Можно разве что подвести итоги Таксима – каким он был, что нового принес и чему бы следовало поучиться.

From: Istanbul
To: домой

«Привет кагдила дубленка нада» – уже на выходе в зал прилетов, аэропорт Ататюрк, Istanbul. Ну ладно, ты права, дубленками там-то еще не торгуют – не Гран Базар; но в остальном не меняется ничего. Разве что охотятся на приезжие деньги еще яростнее, чем обычно.

Тридцать тысяч пустых мест в гостиницах, особенно в центре – площадь Таксим, улица Истикляль, район Бейоглу как таковой; официальные данные МВД. Отмены бронирования в последний момент – новостей насмотрелись, боятся ехать, сезон в Стамбуле идет под откос. Ни журналисты, ни зеваки плана постоялым дворам не делают. Демпинг – как в последние времена: за три ночи заплатил чуть больше, чем в мирное время за одну, и при этом был всячески одобрен.

Полиции – что вокруг гостиницы, 250 метров до площади, что подальше – навалом: сидят и даже спят прямо на тротуарах, обходить надо по дороге. А что такое турецкий водитель, ты и так знаешь. Днем скорее попадешь под машину, чем под дубинку или слезоточивый газ: это здесь бывает поздно вечером или ночью. Короче, ждут все.

Лавируя между заграждениями и баррикадами парка Гези, Людмила – наш человек в Стамбуле, при турецком муже – вводит желающих соотечественников в краткий курс менталитета:

– Один крендель – очень богатый, очень – где-то с год назад решил построить поселок около парка Гези; вот ведь совпадение! По ТВ ролик гоняли: лозунг – «ни одно дерево не будет уничтожено». Он там на лошади верхом катался среди деревьев – поселок крутой. Все для детей, стариков, класс. И тут выясняется, что уже чуть ли не две аллеи вырублены! Вы бы видели возмущение народа! Не то что он обманщик в плане стоимости, того-сего – он людей насчет природы обманул, насчет живого. Здесь это очень важно – и для исповедующих, и для светских: земля, символика всякая…
Стройку закрыли. Но опыт не учли – уже на уровне верховной власти, пожелавшей восстановить в самом парке Гези артиллерийские казармы конца XIX – начала XX века.

– То есть это так говорят «казармы», – объясняет Людмила. – А на самом деле собрались очередные магазины залудить. Тот крендель, считайте, только замахнулся на аллеи, а здесь уже трактором проехались, никого не спросив.

– И потом нам по телеку заявляют: «Не нравятся казармы? Навевают, типа, про военный режим, про хунту? О’кей, не парьтесь, мы тогда тут вместо парка вам другое чего построим. Оперный театр, например. Или мечеть», – Мустафа, где-то лет двадцати пяти, ясноглазый гопник из азиатской части Стамбула, в миру – совладелец маленького ремонтного дела, довольно внятно пересказывает суть конфликта с газетного на простой. – Какая застройка? Ты о чем, вообще? Брат, какой оперный театр? Мы за тебя голосовали, а ты даже не поинтересовался ни фига, можно ли тут вообще строить. Себя не помнишь, так Ататюрка (Мустафа Кемаль Ататюрк, 1-й Президент Турции. – Ред.) не забывай!

Ссылкой на бесспорный авторитет «отца турок» – Мустафа весьма гордится тем, что он – «как Ататюрк», да еще и Кемаль, – заканчивается едва ли не большинство здешних бесед с иностранцами. Особенно когда речь заходит действительно о важном – об истории, например. Парк Гези придумали еще при Ататюрке и под его благожелательным руководством садово-парковым процессом; говорят даже, что пару-тройку деревьев посадил лично Мустафа Кемаль – только вот, кого ни проси показать, все кивают на разные. Суть, однако, в том, что на площади Таксим схлестнулись две обиды на нынешнюю власть. Первая: «у нас не спросили, а надо было просто поговорить». Вторая: «здесь центр Стамбула, руки прочь от природы и истории».

Какая обида сильнее – выяснять уже бесполезно, поскольку к этим двум сразу же подтянулись другие. Вот список, заботливо переведенный комитетом поддержки Таксим (горизонтальная структура, никаких начальников, круг задач – от вывоза мусора до разговоров с властями) на все доступные манифестантам языки мира, включая русский. В отставку – от губернаторов и начальников полиции до тех, кто отдавал приказы на разгон, слезоточивый газ – под запрет, не трогать парк Гези. А также не строить под Стамбулом третий аэропорт, а в самом городе – третий мост через Босфор. Соблюдать права всех работников, особенно – сотрудников «Турецких авиалиний» (старый профсоюзный спор, модельный для многих подобных). Прекратить давление на суды, университеты и деятелей культуры. Долой консервативный взгляд на женское тело как предмет контроля со стороны мужчины. Нет дискриминации по признаку ориентации

И, конечно же, Tayip istifa – «Тайип, уходи».

– Здесь то, что достало более всего, – подытоживает Мустафа. – Тайип хороший был, много сделал. Но он сидит на своей горе десять лет. Я бы тоже оторвался ото всех за это время. И ты бы тоже.

[gallery]

From: Istanbul
To: домой

Ты не представляешь, как хотелось встать – гордо так – и сказать: «Сынок, а у нас оно такое – с 1999-го. И только полтора года назад публика всерьез задумалась насчет того, что это не очень здорово. А еще бывают страны, где по двадцать лет правят. Да, в Европе, прикинь».

Не стал все же. Теперь жалею. Столько бы интересного про себя услышал, наверное. И про соотечественников по всему Союзному государству – тоже.

– Нет, все же не «маргиналы», – библиотекарь Ашик, обустроивший  отдел книгообмена и бесплатной раздачи – в глубине парка Гези, за отбитыми у полиции загородками (по большей части массовое чтение, от турецкой биографии Эминема до женских романов на английском: не Дерридой же единым), – пытается объяснить смысл турецкого слова «чапульджу». – Вот те, кто спят, где ходят, едят, где спят, и гадят, где едят, – как они по-русски?.. А, бомджу, – кивает Ашик.

Знаменитым за пределами Турции слово «чапульджу» сделал все тот же Реджеп Тайип Эрдоган. В начале июня, выступая перед сторонниками, он особо остановился на протестующих в парке Гези – и планах его реконструкции, чтобы там ничего не выросло: «Да, мы еще и мечеть построим. И я не стану спрашивать разрешения ни у оппозиции, ни у горстки бомжей – мне это уже разрешили более половины избирателей страны, проголосовавших за нашу партию».

Оратор Эрдоган отличный, даже противники признают. Но вот с бомжами – зря он это так. Не потому, что на площади Таксим оскорбились (тогда бы не зря). И не потому, что найти совсем уж бедняка на Таксим еще труднее, чем на Болотной. Просто провозглашенные чапульджу сразу и с гордостью понесли в мир обретенное звание. Дураками были бы, если бы не понесли. Ряд, в который вписались чапульджу-2013 – богаче не придумаешь: гёзы XVI века, санкюлоты Великой Французской революции, – «нищие», «без приличных штанов» соответственно.

– Шарль де Костер, Виктор Гюго – хорошие спецы по пиару: глобально и на века, – уверяет Ашик. – Даже я про них слышал чуть-чуть… Не знаю, будет ли когда-нибудь что-то про нас. Может, Орхан?

Нобелевский лауреат Орхан Памук – которому Эрдогана любить особо не за что: восемь лет назад власти Турции подавали на Памука в суд за оскорбление турецкой идентичности (признание геноцида армян, проще говоря), пытались посадить и в конце концов выиграли шесть тысяч лир, – уже выступил в «Нью-Йоркере»  с небольшим, но емким эссе:

«<…> Что касается исторических казарм, которые запланировали воссоздать на месте парка, то каждый житель Стамбула знал, что это будет очередной торговый центр в единственном зеленом месте, оставшемся в центре города. Устраивать такие значительные перемены на площади и в парке, которые хранят воспоминания миллионов, совершенно не посоветовавшись с жителями Стамбула, доведя дело до стадии торопливой вырубки деревьев, было грубейшей ошибкой администрации Эрдогана. Причиной такой бесцеремонной политики, без сомнения, является дрейф правительства в сторону тирании и авторитаризма» (пер. А. Аврутиной). Сам Памук на площади Таксим не появился, хотя знаменитого жителя Стамбула – пожалуй, наиболее известного в мире, даже когда в стамбульскую резиденцию Долмабахче приезжает Эрдоган, – гёзы парка Гези ждали, как никого больше.

Отнеслись, однако, с пониманием: не все писатели – допустим, Акунины, чтобы и тексты, и на площадь в виде чапульджу. Некоторые вот – Памуки.

We are chapulling – куда ни кинь взгляд на площади Таксим, обязательно вперишься в один из таких плакатов. Этот глагол – видимо, «чапулировать»? – и существительное chapuller за пару дней прописались во всех приличных словарях англосаксонского городского сленга. В значении «бунтарь», который rebel или fighter for some rights. На оппозиционных сайтах – масса фото: люди, плакаты про их личный и глубоко выстраданный чапуль, иногда – вдобавок – название организации. Названия – самые громкие по стране, вплоть до «Турецких авиалиний» или канала NTV. Здешнего, латиницей

А в парке Гези сидел, помимо прочих чапулирующих, плюшевый пингвин с соответствующей надписью. Он на самом деле тоже про телевидение. Во время первого разгона на площади Таксим оппозиционный канал Hayat TV вел прямую трансляцию из центра Стамбула, прервав передачи. На остальных же каналах шли более важные программы. Государственному ТВ повезло больше всех: там шла документалка о жизни пингвинов – которую никто, понятно, не остановил и не прервал.

Свое оппозиционеры взяли через несколько дней. Когда в Турцию после разгона вернулся премьер Эрдоган, основные телеканалы – включая, разумеется, государственный – в прямом эфире транслировали его речь в аэропорту Ататюрк. Все, кроме одного. На Hayat пустили передачу про жизнь пингвинов.

А турецкое патентное бюро получило 16 заявок на товарный знак «Чапульджу». В ассортименте соискателей – газета, напитки и туалетная бумага. Узнав о последнем, в парке Гези предложили свой рекламный слоган – англо-турецкий, бесплатно: Occupy Tuvalet.

From: Istanbul
To: домой

Торговая сметка, как всегда, не подводит. Идет дождь – на Истикляль тут же выбегают мальчишки с пластмассовыми зонтиками «бай-баян» для мужчин и женщин. Идет слезоточивый газ – не сейчас, так позже пойдет, обязательно, – вот респираторы и очки. Самые разные очки, главное, чтобы прилегали плотно: плавательные дешевле, горнолыжные или мотоциклетные на полморды – соответственно дороже. Бьют дубинками? Еще не бьют? Все равно – на тебе каску, давай пятнадцать лир. Все дождаться не могу, когда они оружием на развес торговать начнут; «привет, кагдила, эс-триста нада».

Хотя – помнишь Nabokov'а на турецком? Мы еще потом у френдов выясняли, что такое Solgun Ateş – а вот «Бледное пламя»… Букинистическая лавочка на улице музыкальных магазинов, впадающей в Истикляль снизу, до сих пор торчит как не пойми что среди пластинок, гитар, дутаров, ударных установок и ретро-микрофонов со стразами. Смеяться, наверное, не будешь – но так и стоит снаружи Владимир Владимирович (Набоков, в смысле). Плотно стоит, хорошо стоит. Два года минимум, получается. Не на витрине – утром лавочку открыть, деревяшку специальную поставить, книжки на ней разместить… И не прогорает лавочка, и с деревяшки продукт не снимают, и живут книжники в окружении чуждой товарной номенклатуры, а чем живут – черта с два ты узнаешь; герметика, черный ящик. Очередная загадка турецкого экономического чуда.

Хотя, может быть, Набоков на турецком – с тех пор уже пятнадцатый или даже двадцать седьмой. Вдруг он в мирное время – такая же актуальная вещь, как сейчас очки, маски и каски. На них же тоже спрос не всегда.

А твой любимый свежевыжатый гранат как стоил несколько лет назад по пять лир в центре и четыре – чуть отойдя, так и стоит столько же. Так что, похоже, нет на Таксиме никакой экономики в подоплеке – или же очень мало ее по сравнению со всем остальным. Редкий случай, когда так.

Когда и как слева от парка Гези поздним вечером появился рояль, толком не понял никто. Как зовут худощавого пианиста, тоже никто не спрашивал. Позже выяснилось, через несколько вещей: Давид Мартелло, сам из Германии. «Но итальянец?» – «Нет, сицилиец», настойчиво уточняет он. Всего-то шоу – он сам да рояль с подсветкой и подзвучкой. Кажется, главное требование – отсутствие дождя (Мартелло приехал в Стамбул из Болгарии, где один концерт пришлось отменить). То ли на тент пока не заработал, то ли он просто не предусмотрен концепцией. Под небом – так под небом, чего.

Дождь срывался днем. Дождь был на следующее утро. Ни в одну из четырех ночей, в которые играл Мартелло, ночью дождя не было. В программе – импровизации в духе парижского и кельнского концертов Кита Джаррета, Imagine, Let It Be, «Белла Чао» и другие любимые публикой песни, включая «Интернационал».

Ночей, правда, было не четыре, а три с половиной. Все уверовали, что пианист – ангел-хранитель Таксима: штурма ждали каждую концертную ночь. В первую, например, – когда рояль вместе с Мартелло вдруг материализовался на площадке перед баррикадой. Аудитория – вся площадь, к полуночи заполненная где-то на три четверти. И особенно во вторую – Мартелло переместился к подножию памятника Ататюрку. Слушали и «бомжи», и полицейские, оцепившие монумент, – последние вдруг сняли каски, и стало понятно, что штурма не будет. Или будет, но не во время концертов. Так что – играй, Давид, играй.

В «черную ночь» Давид тоже играл, но перед моментом атаки взял паузу. Ни водометов, ни газа на том участке не было – люди понимающие, искусство любят: хлопнули пару светошумовых неподалеку да врезались со щитами наперевес. Пианиста не тронули. Просто отобрали рояль и машину, на которой Давид его перевозит. Фанаты уже собирают деньги через Фейсбук – опасаясь, что по-иному вопрос решить не удастся. Давид, впрочем, не сдается и готов сыграть «в день победы свободы» – все там же, на площади Таксим. Или уже в Анкаре. Ему – играющему по семь-восемь часов за ночь – непринципиально. Главное, чтобы повод был

Ван Клиберн площади Таксим. Иностранный пианист, не самый знаменитый, но очень востребованный там, куда он приехал, – настолько, что может стать полноценной частью истории страны пребывания. Если, конечно, одни его турецкие слушатели победят других его турецких слушателей. Или же хотя бы просто договорятся между собой о том, как быть с властью.

From: Istanbul
To: домой

Тут, в парке Гези, речей нет совсем. Говорят, что до первого разгона были. А теперь со сцены кто-нибудь из комитета поддержки скажет: «Доброе утро, просыпайтесь, умывайтесь, убирайте мусор, оставшийся с вечера, скоро будем завтракать» (сочувствующие бизнесмены кормят: сыр, оливки, йогурт) – и все, микрофон на сутки свободен. Что говорить, когда и так все понятно.

А вот кричалки у «бомжей» – разные. От «Здесь Таксим – и везде Таксим» и «Наше дело – правое, мы победим» (про Сталина тут толком не все слышали, но левых здесь больше, чем остальных) до «Кто не прыгнет, тот премьер» – который Эрдоган, конечно, а не балетный премьер. Тут как раз хорошее знание истории: «Кто не прыгнет, тот фашист» – это Чили времен Альенде перед Пиночетом. Спроси меня, я бы это кричать нипочем не стал: там-то как раз допрыгались.

До «черной ночи», как оказалось, – двое суток. На водометах по углам площади Таксим врубили «люстры»-мигалки. Вокруг памятника Ататюрку шнырял небольшой бронированный автомобильчик – окна и камера, вынесенная на шесте, забраны мелкими решетками. Полицейские, обычно проводящие время на окрестных улицах в уставном режиме «спать тире отдыхать лежа не раздеваясь», подтянулись к периметру – полная экипировка, щиты, спецтехника под газовый снаряд.

– Мы все должны молчать! Сесть и молчать. В этом наш протест: зажечь свечи, сидеть и молчать. Понимаете? – громко спрашивает девушка. Очень громко.
Вокруг нее – человек десять.

– Да, понятно! Сидеть и молчать, – говорят они.

Что-то новое на площади. Действительно, появляются свечи. Люди садятся вокруг, продолжают переговариваться.

– Кто мы? – вдруг спрашивает девушка.

– Люди, – хором отвечают люди.

– Зачем мы здесь?

– В память о четверых погибших на площади.

– За что они погибли?

– Во имя любви.

– Что мы можем сделать, вспоминая о них?

– Зажечь свечи, сесть в круг и молчать полчаса.

Понятно: очередная акция-флешмоб из серии «Если вы не прекратите репрессии, то я не спою вам песню Булата Шалвовича Окуджавы». Плавали, знаем.

– Кто готов, садитесь в круг, – обращается девушка к остальному миру Таксима. – Только имейте в виду: надо будет сидеть и молчать. Ходить в круге могут только журналисты.

Могут? Ай спасибо. Пожалуй, пора идти.

Вот только круг оказался заполнен на десять метров назад. Сплошь.

– Кто мы? – Люди, – начинают катехизис вновь прибывшие. До общего скандирования «сесть в круг и молчать полчаса» все вместе разогнались секунд за пять.

Быстрее, чем «Таксим везде» по соседству – в парке Гези, на баррикадах. 

За полчаса разговоров и тех же вопросов круг молчания расширился еще метров на двадцать. Во все стороны. А потом девушка, громко обратив внимание на себя, прижала палец к губам. И больше его не отпускала.

Они молчали полчаса. Десять минут – просто. Потом над головами и касками – желтыми, белыми, красными – поднялись листы. Четыре имени, иногда – «Наше дело правое».

А потом сидящие начали хлопать. Не прерывая молчания. Тоже минут десять.

Только тут дошло: в катехизисе не было вопросов «кто их убил?» и «что надо сделать с убийцами?». В относительной тишине отсутствие подобных звуков очень хорошо врезается в память. С тем, чтобы осмыслить потом.

– Убийц? Судить. Кто? Пусть решает суд, – ответили после того, как прошло полчаса. – Мы для этого сделаем все.

На следующий день на мостовой, где проходил флешмоб, можно было увидеть только следы от свечек и плакат про «наше дело»… Кто-то из комитета поддержки ходил вокруг и досадливо цокал языком: такое большое пятно, некрасиво, надо как-то убрать.

Еще через сутки дела до этого уже никому не было.

From: Istanbul
To: домой

Конечно, ковчег в парке – как на свадьбе. Тут тебе геи радужные, здесь – комитет по защите семейных ценностей. В том числе и от геев. Здесь – феминистки, тут – феминистки (разные, не путать: вне пределов Таксима даже не здороваются). Тут коммунисты, там социалисты – в нормальном парковом облачении, характерном для +25° и выше. Иногда к ним приходят партийные функционеры в строгих костюмах – совещаться; смотреть на все это просто жарко.

А вот Рабочая партия Курдистана (лидер партии – Абдулла Оджалан. – Ред.), судя по флажку. Хоть и объявила партия Оджалана перемирие, но в Турции ее по-прежнему опасаются. Болельщики – вся большая стамбульская тройка, непримиримые враги вне парка Гези; все окончится – опять будут друг за другом гоняться. Здесь сами по себе, без символов – видимо, договор, чтобы не раздражать друг друга. Их в обычные дни мало – подтягиваются ближе к ночи. И вообще народа мало, все на работе: вечером придут, после службы.