Печатное издание номер 1/28

Её творческий взлёт был головокружительным. Выпускница ВГИКовской мастерской Сергея Герасимова и Тамары Макаровой с первой же своей ролью – красавицы Любавы в фильме «Садко» – попадает на Международный кинофестиваль в Венеции (1953), где картина получает главный приз – «Серебряного льва» («Золотой лев» в тот год не вручался).

– В детстве вы были сыном всенародно любимого актёра и внуком «врага народа». Времена меняются. Столетие Василия Васильевича Меркурьева прошло намного скромнее, чем 130-летие реабилитированного и признанного гениальным Мейерхольда. За деда вы наверняка горды, а за отца не обидно?

– Вся моя жизнь связана с Москвой. Мы с родителями жили на Смоленском бульваре в большом шестиэтажном доме между Зубовской площадью и Смоленской. Это был настоящий бульвар с громадными вековыми липами. Зимой мы даже катались там на лыжах. По Смоленскому бульвару я каждый день ходил на Зубовскую площадь в школу. Летом на бульваре появлялась тьма палаток с газированной водой, квасом, морсом, мороженым, которое прямо у тебя на глазах выкладывали на круглые вафельки и сплющивали с двух сторон. Китайцы продавали веера, мячики на резинках, по бульвару ходили шарманщики, на шарманке у них сидел попугай и вытаскивал билетики на счастье. Во двор заходили старьёвщики-татары. «Старьё берём, покупаем, продаём!» – кричали они нам в открытые окна. Мы жили в коммунальной квартире, и, так как соседи не пускали нас через парадный вход, приходилось ходить по чёрной лестнице. На этой лестнице ночевали беспризорники, и вечером возвращаться было, конечно, страшно. Вот такой была Москва 20-х – начала 30-х годов.

Его считали мнительным, уверяли, что он выдумывает себе болезни, нарочито хватаясь за сердце. Когда у него случился инфаркт, многие были уверены, что это инсценировка. О его скверном характере ходили легенды. Он отпугивал композиторов и поэтов с той же лёгкостью, с какой и влюблял их в себя. Они мечтали, чтобы Бернес спел их песни. Писали для него тексты, а потом проклинали себя за то, что связались с «привередливым Марком», который будил их по ночам звонками, требуя изменить очередную строку, изводя убийственным аргументом: «Вы написали, а мне петь!» И они переделывали, корёжили – как считали, – а потом включали в свои сборники эти стихи в бернесовской редакции – иначе было уже невозможно: именно в этой редакции песни пела улица – высшая награда для композиторов и поэтов-песенников.

Актёрам не рекомендуется ложиться в гроб, даже если это требуется по ходу сцены. Считается, что снятый в гробу исполнитель вскоре окажется в нём по ходу уже совсем иного сценария. Суеверные стараются подложить вместо себя двойника.
На съёмках «Льва Толстого» Сергея Герасимова уговаривали отказаться от этой сцены. Но Герасимов был создателем фильма. Он вложил в него всё. И стоял на своём, считая непорядочным и по отношению к творчеству, и просто по-человечески подстраховаться двойником. И тогда, может быть впервые, в его режиссёрские установки вмешалась жена.

Недавно очень молодой артист в разговоре о кино спросил меня: «А кто такой Жаров?» Я подумал, что ослышался. Но, как говорится, отнюдь. Удержавшись на стуле, стал перечислять названия фильмов, в которых играл Михаил Иванович, читая при этом на отзывчивом лице юного собеседника почти брезгливое: «Ну и что?»
Некий образ почтенного благополучия, который пребывал с Жаровым в последние годы жизни, исказил масштабы его как актёра: подумаешь, «сталинское кино»! Будто у таланта есть бирочная метка. Пятьдесят с лишним фильмов, снятые на плёнку спектакли Малого театра, книга мемуаров и – всенародная любовь. Нет, у Жарова всё-таки сильный иммунитет против забвения.
Двадцать лет Михаил Жаров вёл дневники. Это уникальные записи. Они до того подробны, что по ним можно восстановить последние его годы по дням, иногда по часам. Но это не хронология. Это вспышки, это нервы, это юмор, это драмы. Это Михаил Иванович Жаров, каким мы его не знали.
 

С Инной Владимировной удивительно легко говорить. Мало с кем из актрис её уровня популярности и дарования так просто складывался разговор. Абсолютное отсутствие фальши и ложной значительности. Лёгкость, естественность, готовность ответить на любые вопросы.

В первом в этом году номере Приложения мы возвращаемся к идее тематических выпусков. Она придаёт самому проекту цельность замысла и, наконец, просто смысл, превращает выпуски из пёстрых сборников интересных, но ничем между собой не связанных публикаций прошлых лет в своего рода книжки, пусть и газетного формата, пусть и на газетной бумаге напечатанные. В конце концов, что помешает когда-нибудь потом издать эти выпуски в виде полноценных книжек? Надежда создать «Библиотеку «Совершенно секретно» – подобную той, которую при советской власти выпускал журнал «Огонёк», а до советской власти журнал «Нива», – продолжает питать тех, кто работает сегодня над Приложением. Все-таки газета, как заметил когда-то Александр Блок, умирает в день своего рождения: через несколько часов после того, как она напечатана, старухи уже заворачивают в неё селёдку. У книжки долгая жизнь. Даже у плохой. А библиотечка «Совершенно секретно» будет гарантированно составлена из хороших книжек.