Мы привыкли, оглядываясь назад, в прошлое, оценивать его при помощи авторитетных источников: солидных энциклопедий, пухлых томов мемуаров, где в центре событий – знаменитости. Но оказывается, не менее любопытно взглянуть на прошлое глазами обычного, ничем не выдающегося человека, чтобы увидеть историю такой, какой она виделась людям из того времени. Петроград, лето 1917-го. Небольшая комната в Зимнем дворце, из которой дверь ведет в кабинет российского премьер-министра (официально: Министра-председателя Всероссийского Временного Правительства. – Ред.) Александра Федоровича Керенского. Бойко стучит по клавишам «ремингтона» молоденькая девушка с высокой прической – семнадцатилетняя Зиночка. На нее сейчас грустновато-иронично взирает моя собеседница – Зинаида Константиновна Манакина, бывший пресс-секретарь Временного правительства:
— Керенский был невысок, некрасив. Единственное, чем выделялся, так это совершенно землистым, почти зеленым цветом лица – были у Александра Федоровича больные почки. Подшучивали над ним, что, мол, он на Наполеона походить хочет, руку за отворотом френча держит. А причина-то совсем прозаическая – болела у него кисть-то. И супруга его, Ольга Львовна (О.Л. Барановская-Керенская [1886–1975]. – Ред.), как-то в разговоре со мной прямо со слезами на глазах подтвердила: «Вы не представляете, Зиночка, какой Александр Федорович больной человек. Только на силе духа и лекарствах держится. А вреда в своей работе, увы, не видит»…
— Тревожно стало в Зимнем. Дошло до того, что объявили: «Барышни, на улицах города неспокойно. На службу приходить не следует. Коли станет иначе, пригласим». Сижу дома с тетушкой. И надо ж такому случиться, поздно вечером того памятного 25 октября 1917-го звонит по телефону мой знакомый фельдъегерь из дворца, Иван Иванович. Голос от волнения дрожит: «Зинаида Константиновна, вечер добрый. Смотрите, что творится: я в карауле стою, а кроме меня и нет никого. Все разбежались… А они сюда бегут. В пальто да в шинелях…
– Двери тогда настежь распахнули, со двора министров ведут. Я за поленницей лежал, потом не выдержал – побежал. Испугался, ведь никакое я не правительство – фельдъегерь, и только…"